Старческие руки, сплошь перевитые тугими жилами с сохранившимися валиками мышц, привычно зажгли свечу. Небольшое пламя выхватило из  полумрака комнаты лицо мужчины, обрамленное высеребренными волосами и седой бородой. Бледные зрачки ослепших после ранения на войне глаз  двигались, будто видели все вокруг. Густые кустистые брови нависли над глазницами, придавая лицу угрюмое выражение, и на миг приподнялись,  когда отставной воин услышал вопрос.
- Давненько я не слышал этого имени. А жаль. Все-таки хороший он был человек, хоть и нес в себе кровь меров - сильный басовитый голос разбил  повисшую в комнате тишину. Старик откинулся в кресло-качалку и уставился на меня невидящим взором. Жуть. - А зачем это тебе, девочка?
На мгновение я смутилась, не желая открывать всей правды...пока что, поэтому предложила ответить после того, как расскажет мне все.  Седовласый норд нахмурился, постучал пальцами по подлокотникам. Наконец, он глубоко вздохнул и начал свой сказ:

- В первый раз я встретил Эмитрия во время Гражданской войны. Нас небольшими отрядами отправили в Белобежье в качестве жеста поддержки ярла Балгруфа. Мы шли скрытно, сняв свои имперски доспехи и надев простые кожаные да стальные. Возле конюшен мы увидели довольно, кхм, неприятную для глаз сцену: двое редгардов, использовав заклятье паралича, захватили смуглокожую женщину. Первый, который использовал заклинание, был одет в обычную хаммерфельскую одежду, а второй... Это был высокий мужчина с загоревшей кожей да длинными волосами цвета каштанов. На гладко выбритом лице сверкали пронзительно синие глаза. А одет он был чудно, для нашего наивного взгляда: отсвечивающие золотом на солнце пластинчатые доспехи, на шее - какой-то серый шарф. За правым плечом выглядывает длинная рукоять для двуручной хватки, оплетенная какой-то чешуей. Навершие, изображающее голову ворона было смастерено настолько хорошо, что я мог разглядеть даже мелкие перья.
Увы, некоторые из нас имели слишком горячие головы, и тут же потребовали отпустить женщину. Она, к слову, была достаточно хороша: смуглое лицо с пухлыми коралловыми губками и карими глазами овито черными, как смоль, кудрями. Тут заговорил первый, все-еще удерживающий в оковах  паралича пленницу, редгард. Он говорил, что она - предательница, но мы это не услышали. Он говорил, что она продала город талморцам во время Великой Войны, но мы и это пропустили мимо ушей. И тут заговорил он. Эмитрий.

Заговорил не с нами, но со своим спутником. "Оставь пустые разговоры, собрат. Они глухи к твоим словам - эта ведьма ослепила их своей красотой. Ежели они не желают внять гласу Разума, то может глас Силы заставит их уразуметь?" - он сказал это, усмехнувшись и глядя прямо на нас. Послышался шелест извлекаемых из ножен мечей. Сразу двое кинулись на него, яростно замахнувшись мечами, - Хадвар умолк, переводя дыхание. Его незрячие глаза смотрели мне за плечо, вновь и вновь представляя тот весенний день. Я налила в кружку подогретый травяной отвар и вложила в его руки, получив в ответ благодарную улыбку и продолжение рассказа:

- В ответ... В ответ он шагнул вперед, даже не доставая из-за спины клинок, ухватил их за руки и резко повернувшись, присел. Шум города и конюшен не смогли заглушить звон мечей, подскакивающих на земле, да грохот от падения легионеров. Он обнажил свой меч, чуть короче полуторного, только когда на него пошли оставшиеся пятеро, я был среди тех пяти. Он двигался быстро, как молния, отражая почти все наши удары и нанося свои. За свои семьдесят зим я ни разу не встретил бойца его уровня. Мы, обученные легионеры, не год и не два отслужившие Империи, накатывались словно волны на утес посреди моря и отлетали назад. Через несколько минут мы вынужденно остановились, судорожно переводя дух. Наши клинки были испещрены и затуплены его ударами, а доспехи сплошь покрыты следами его атак. На его же пластинчатых доспехах ни одной царапины, а темное лезвие длинного прямого клинка из какого-то неведомого нам сплава продолжало отбрасывать тусклые отсветы солнечных лучей. Но самым постыдным для нас оказалось то, что он даже не сбился с дыхания, ни за время боя, ни после. Оглядев нас, он сделал резкий выпад наискось и в сторону, будто стряхивая с клинка нашу кровь и плавным движением вернул его в ножны за спину. Лишь позже, в граде, нам рассказали кто они - Алик'рские воины. Впрочем, Эмитрий выделялся даже среди своих соратников, как именем, так и тем, что носил доспехи.

Норд прервался, сделав большой глоток из кружки. Довольно покряхтев, он устроился в кресле поудобней и стал собираться с мыслями. Тем временем я пыталась это представить, но одно дело - представлять и совершенно другое - увидеть. Обмакнув перо в чернильницу я быстро набросала ключевые моменты и пару вопросов. Из задумчивости меня вывел неожиданно раздавшийся голос старика, все еще сильный и громкий, таким отдают приказы и новобранцам, и ветеранам:

- Второй раз Свитки свели нас на битве под Ветраградом. Тогда была жуткая метель, середина месяц Восхода Солнца. Тогда я воззвал к Талосу в своем сердце, с облегчением приняв весть, что он на нашей стороне. Первый центурион третей центурии второй когорты выбрал его опцием, заместителем. Думаю, в какой-то мере это решило исход битвы: сам центурион был смертельно ранен и командование принял Эмитрий Дин. Тогда он показал себя как прирожденный командир: потери его центурии были минимальны, а эффективность одна из лучших. Он носился по полю боя на своем вороном боевом коне, Йокуданском скаковом. Это был демон, а не конь: широкая массивная грудь раздувается как кузнечные меха, из ноздрей вырываются клубы пара, будто пламя, а в глазах дьявольский огонь. На черно-красной с вышитой золотом краями попоной было простое, аскетичное имперское седло. С правой стороны седла был приторочен ашандарей: небольшое окованное древко, на которое прикреплен короткий клинок, закругляющийся на конце, по типу сабли. С левой стороны седла были прикреплены тула на сорок стрел и составной лук, да изогнутый рог. Из этого рога лился низкий, проникающий в нутро и кости гул, заставляющий соратников сплотиться и кинуться в атаку, а врагов - дрожать в ужасе. После боя его повысили до центуриона, взамен павшего.

Седовласый воин вновь умолк, выпивая отвар. Перо в моей руке тем временем продолжало мерно поскрипывать, занося эту историю на пергамент. Поставив точку, отложила в сторону перо и бумагу и поставила чайник на огонь. Убрала выбившуюся прядь за ухо и вернулась в кресло. Свечка уже почти полностью догорела, но полумрака для письма мне хватало: в камине пламя весело съедало березовые полена. "Хадвар,"- начала я: "Расскажи, какой он был человек? Как соратник, как командир? Может даже...как отец?"

Ответом мне был раскат грома посреди комнаты: старик-норд утирал выступившие от смеха слезы. Наконец он утих, но только чтобы сказать:
- Прости, девочка. Просто мне трудно представить его отцом, но давай по порядку. Это был великий человек, скажу тебе я, следующий слову Чести. Не то, чтобы он действовал по чести в ущерб себе, вызывая всякого на дуэль за неосторожное слово. Он был сам рад посмеяться над собой и окружающими. Но за намеренные оскорбления выбивал зубы. Или убивал на дуэли. Эмитрий был отличным другом и товарищем, всегда мог поддержать в трудный жизненный период, и советом, и делом. Но чаще всего он делал так, чтобы ты сам дошел, своей головой, до решения проблемы. Как командир же он был превосходен. Следил за дисциплиной, строго наказывая за проступки во время службы, зато отдыхать давал вволю. Запретил своей центурии пить алкоголь, окромя выходных да праздников, постоянно устраивал спарринги, тренировки да учения. На дух не  переносил лесть в любом виде, окромя заслуженных похвал или горделивых замечаний своих вояк. И всегда заступался за своих, ежели они были правы. Кто прав, кто виноват - выяснял сам, докапываясь до любых секретов. Но как отец? Я его в роли мужа то представить не могу, он все свое время и деньги посвящал своей центурии: обучал их разным техникам боя, изобретал новые маневры и ходы, следил за должным снабжением своих  легионеров. Да и квартирмейстеры его уважали: он знал, кто, сколько и как ворует, но пока они не преступали границ и обеспечивали центурию всем необходимым, молчал. Да и на девушек он смотрел, кхм, с опаской. У нас в седьмом легионе ходила своеобразная шутка: "Однажды на Совете центуриона Дина спросили, почему он избегает девушек. "Потому что все они - самые коварные враги. Похитят сердце, мозги да кошелек, а ты и не заметишь,"-отвечал он."

На этом месте старик замолчал и с хитрым выражением лица, пряча усмешку в густых белых усах, спросил:
- Я рассказал тебе все что знаю про человека, имя которого не слышал уже тридцать зим. Ты дала обещание ответить, почему тебя так сильно  интересует все, что мне известно.
Присыпав текст песком, чтобы чернила быстрее высохли, и бережно свернув пергамент, я убрала его в свой мешок. Налив Хадвару его отвар, согревающий ему кости, я подошла к креслу-качалке. Когда я присела перед ним и вложила кружку в его крепкие руки, белые глаза ветерана уставились прямо на меня, будто видя. Сжав его руки в своих, я выполнила обещание, взяла мешок и удалилась, плотно прикрыв за собой дверь.

"Лишь в одном ты ошибся, доблестный Хадвар. Я его дочь."