Сегодня 17-й день месяца Вечерней Звезды, ночь, канун Барант До. В детстве я очень любил этот праздник. В Алик’ре он имел поистине грандиозные масштабы. Все выходили на улицу и устраивали бурное веселье. Границы между бедными и богатыми стирались. Люди, которые до этого даже не знали друг друга, становились единым целым. Все смеялись, танцевали под музыку бродячих музыкантов, смотрели самодельные инсценировки о демонах и бравых героях. И пили. Много пили. 
Здесь, в Сиродиле, не было и следа того веселья. Здесь почти никто не знал об этом празднике. А жители этого города, наверное, даже не смогли бы показать пустыню Алик’р на карте. Бравил… Гнойник на теле Империи. Канава, в которую стекается вся человеческая падаль. Едва стража открывает перед тобой ворота, ты слышишь жуткий смрад грязных тел и испражнений. Я ненавижу этот город. Но вынужден приходить сюда. У меня нет выбора. Это мой долг. 
Я медленно подхожу к воротам. Ночка выдалась холодная. Стоящий на часах стражник переминается с ноги на ногу. На небе почти нет звезд. Я в своей черной мантии с капюшоном почти сливаюсь с окружающей тьмой. Стражник замечает меня, когда я стою уже в шаге от него. Его глаза удивленно округляются. 
“Поздновато для паломников”, - дрожащим голосом говорит он. 
Парень решил, что я иду просить благословения у Счастливой пожилой леди. Что ж, он почти угадал. Я ничего не отвечаю. Профессиональная привычка. Стражник молча потирает руки, берется за кольцо врат и насилу открывает их. 
Я вхожу в город. Вопреки ожиданиям, запах не такой сильный. Наверное, потому что-то сточные канавы замерзли и лежащий повсюду снег притупляет запах. Я практически могу дышать полной грудью и сдерживать рвоту. Я целенаправленно иду к главной площади. Зима идеальное время года для этого города. Снег скрывает изъяны, уродство и грязь. Дороги замерзают и каждый твой шаг не сопровождает это отвратительное чваканье. Я выхожу на площадь. Вот она, статуя Счастливой пожилой леди. Прямо передо мной, притрушенная снегом. Не многие знают, у кого на самом деле они просят исполнения своих жалких желаний. У моей матери. У нашей матери. И она не слушает их. Она слушает лишь меня. И лишь я удостоен чести слышать ее голос. 
Я помню, как впервые увидел ее. Тогда была ночь, как сейчас. Я стоял в тени таверны и наблюдал за босмером, стоящим у статуи. Тогда он был для меня лишь очередной целью. Не больше и не меньше. Я медленно вышел из тени и пошел прямо к нему. В нескольких шагах от него я услышал его шёпот. Он разговаривал со… статуей? Так увлеченно, что даже не заметил меня. Не то чтобы это меня волновало. Я достал нож и подошел вплотную к нему. Он рывком развернулся и прошипел: “Пшел прочь, бродяга, я не пода…” Но не договорил, нож в груди помешал. Вместо слов с его губ сорвался фонтанчик крови. Я выдернул нож, эльф кряхтя упал на постамент статуи. Его взор устремился на статую… с мольбой? Сожалением? А потом его тело обмякло, а взор погас. Я спокойно развернулся и оказался лицом к лицу с тем, с кем никак не ожидал здесь встретиться. Со своим наставником. Люсьеном Лашансом. Я невольно отшатнулся. Его лицо было каменно-серым. Глаза горели. 
“Нет…” – прохрипел он,- “Слишком поздно!”. Он бросился ко мне, схватил меня за лацканы и притиснул к статуе. Холод статуи обжег словно огнем даже через одежду. Лашанс продолжил: “Бесчинствам конец, душитель, теперь ты заплатишь за содеянное!” Я не сказал ни слова. Выработанная привычка? Нет. Я просто не знал, что сказать. Что он имел ввиду? Видимо мое недоумение ясно читалось на моем лице. 
“Ты не понимаешь, о чем я говорю, да?” – он отпустил меня и отступил назад. – “Ты только что убил Слушателя темного братства, а последние недели методично вырезал Черную руку”. 
Следующее, что приходит на ум, это Лашанс, подвешенный за ноги к потолку, освежеванный с головы до пят. Рот открыт в предсмертной агонии. И глаза, слепо смотрящие на меня. Помню подошедшую ко мне альтмерку, сказавшую, что с предателем покончено и давшую мне мантию Черной руки. Помню торжество в мертвых глазах Лашанса, когда я поспешно натянул ее на себя. Он мог бы мной гордиться. 
Кто-то кладет руку мне на плечо и вырывает из плена воспоминаний. Я поворачиваю голову. Рядом стоит Лашанс и улыбается. “Мне кажется, ты забыл зачем мы здесь”,- спокойно говорит он. Я рад, что он подоспел. Киваю и подхожу к статуе. Но… мать молчит. Я несколько минут стою и пытаюсь сосредоточиться, но безрезультатно. 
“Проблемы, Слушатель?” – задумчиво протягивает Лашанс. 
Нет, у меня не было проблем. Я должен был прийти сегодня, в канун Барант До. Она должна была сказать что-то. Но она молчит. Тогда, зачем мы здесь? 
Я осматриваюсь по сторонам. Повсюду ни души. Начинает идти снег. 
“Знаешь, Слушатель, в такую погоду сам Отец Ужаса велит пойти погреться в ту таверну” – говорит Лашанс, видимо увидев мое замешательство. 
Пытаясь сохранить остатки самообладания, я иду к таверне. Мой верный спутник идет за мной. Я открываю дверь, пропуская Лашанса и захлопываю ее за собой. В таверне никого. Только трактирщица стоит за стойкой. Молодая каджитка. Я иду к стойке и плюхаюсь на стул, сняв капюшон, Люсьен садится рядом. 
“Две кружки эля”,- коротко говорю я. 
Трактирщица поднимает одну бровь и наливает две кружки. Я подвигаю одну Люсьену. 
“С Барант До вас”,- начинает она.  
“Что?” – я поднимаю взгляд от кружки. 
“Барант До, Вы же из Алик’ра?” – объясняет она.
“Какая наблюдательность”, - улыбается Лашанс,- “а что про меня скажешь?”
Она не обращает внимания на его вопрос и продолжает: “Там должно быть жарко. Я не представляю, как это праздновать прощанье со зверем ушедшего года, когда вокруг тебя песок и зной.”
“По-твоему, снег бы подошел для этого больше?” – спрашиваю я, немного отвлекшись от своих мыслей. 
“Ну да, ведь это месяц Вечерней звезды, должны быть горы снега, люди должны дарить друг другу подарки, наряжать праздничную ель…”
“Праздничную… что?” – поперхнувшись говорю я. 
“Дерево наряжать?” – со странной интонацией говорит Лашанс, -“И чем, твоими кишками?”
“Наряжать праздничную ель”, - невозмутимо продолжает каджитка, - “У моей семьи была лесопилка, когда мы переехали в Сиродил. И перед праздниками мой отец приносил самую красивую ель, и мы наряжали ее разной мишурой. Вон как ту”. С этими словами она поднимает руку и указывает куда-то. 
Я медленно поворачиваю голову. В дальнем углу таверны действительно стоит дерево… обвешанное разноцветной бумагой, вещами и… едой. 
Я никогда не видел ничего подобного. Люсьен, видимо, тоже. Он подходит к дереву и срывает с него яблоко. “Идиотская традиция, но, если это бесплатно…” - он кусает яблоко. “К слову, помнишь, как ты отравил ту девку с помощью моего яблока. Держу пари, тебе просто не хватило отваги перерезать ей глотку, Слушатель”, - смеется он. 
Люсьен начинает слишком много болтать. Видимо, из-за эля. Это начинает надоедать. Нужно уходить отсюда. Пока трактирщица не начала верить в этот бред. 
“Сколько с нас?” – быстро говорю я.
Каджитка удивленно смотрит на меня: “Вы же даже не притронулись ко второй”. 
Я опускаю взгляд. Действительно. Кружка полная. 
“Видимо, мой друг не захотел”, - говорю я, - “Так сколько с нас?”
Удивление на лице каджитки превращается в испуг. Да что с ней не так?
“Но вы пришли сами. О каком друге вы говорите?” – сдавленно говорит она. 
Это что, шутка? Что она себе позволяет? 
“А это было грубо”,- говорит за моей спиной Лашанс,- “Думаю, Слушатель, время нарядить свою “праздничную ель””. 
Я оборачиваюсь. Люсьен с улыбкой смотрит на меня. Снова поворачиваюсь к побелевшей от ужаса каджитке (как бы абсурдно это не звучало). Я ничего не имею против. Традиции ведь должны соблюдаться…