Теория обыденности ч.2.

Ник развернул листы, осаловело просмотрел, несколько отложил на стол. Проглядел остальные, чтобы найти начало. Затем собрал все вместе и кинул на стиральную машину. Какого черта, подумал он, что за дрянь и от кого? Ник решал, что есть дела важнее, как минимум самобичевание и самосожаление. Он изменял когда-нибудь? Нет. Были возможности?

Положа руку на сердце, не так уж были. Надежда на измену - да. Желание - нет.

Ник задумался. Так ли оправдано его остервенелое желание изничтожить любовь, коль и хотел, да не смог. Ник зажмурился и протер лицо, улыбнулся и медленно вышел из кухни. Зашел в ванную комнату, умылся, почистил зубы, пытаясь смыть вонь перегара. Он опустил голову под холодную струю и так стоял, пока не дернуло ознобом. Он выпрямился, дернул головой и посмотрел на свое отражение в зеркале. Капли падают с волос, мешки под глазами, рот искривлен гримасой, словно увидел момент измены. Понял, что так совсем не годится. Попытался выдавить улыбку, вышло неумело и глаза выдавали скорбь. Ник вытер голову, вышел.

Сейчас она выйдет и обнимет сзади, поцелует в шею. Шаловливо проведет пальцем по носу и скажет, что он дурак. Она обнимет его так крепко как только сможет и он поймет, что все его ревностные домыслы пустышка.

Ник встал перед трюмо в коридоре, прислушался. Тишина.

Посылка. Бумага. Ник со школы ничего не читал, что было написано на бумаге. Сайты, блоги, интернет заменил твердую уверенность в осязаемом. Единение с автором посредством книги он утратил, однако не забыл. Он уверенно вернулся на кухню.

Кто мог прислать такую чушь? Какую-то непонятную картину, внутри которой рукопись. Наверно клад, подумал он и улыбнулся, впервые за долгое время искренне. С его работой, посредственной и рутинной он растерял многих друзей из университета и остался с такими же, кто хочет их заменить. Сотрудники, слово полное помощи в труде. Однако не в обсуждении личной жизни. Никто из них не мог прислать подобное. Они даже с днем рождения поздравляли сугубо в социальной сети, даже не звонком, куда уж тут лично. Нет. Родители. Ни ее, ни его, прислать картину без обратного адреса не могли. Если говорить откровенно, то вообще ничего прислать не могли.

Ник взял листы. Пробежал глазами, нашел правильный порядок и стал читать..
_

Изнемогая от боли и жажды я шел сквозь окровавленную пустыню в сторону заката. Разрушенный город Каршаген пылал за спиной, вдалеке выли шакалы. Отряд отборных солдат вырезал город, как рука виноградаря срывает гроздь спелых плодов. Ярость и страх засели в душе беглецов. Путь их рознился, я решил уйти в пустыню. Ни один здравомыслящий полководец не направит солдат вдогонку смердящему трупу в пустыню. Он станет искать их там, где многие скрылись – в рощах, на пути к Мерфешу, на пути к реке.

Никто не станет меня здесь искать, повторял я себе вновь и вновь, держа отрубленную руку, неся ее с собой словно трофей. Как будто она могла прирасти к кровоточащей ране. Я просто не мог оставить ее. Я желаю умереть целиком.

Моему безумному путешествию есть объяснение. Я намереваюсь выжить, в самом невозможном месте и со связанной ремнями волей продолжаю движение.

Страх.

Тревога.

Обморок…

Пустота

нет.

Лишь неудержимая жажда жизни, мятежный дух надрывает страдающее тело и движет его вперед к неизвестности. Сколько я еще смогу пройти? Шаг? Два шага? Возможно придется ползти и получится преодолеть большое расстояние. И что дальше? Лишь чуду впору спасти меня. И ради этого я обязан идти. К мертвым и тем, кто сдался чудеса не приходят. Не посещают джинны тех кто сдается. Ни ради любви, ни долга, ни мести – все что я должен – должен только себе. И сейчас это шаги. И путь в неизвестность, дорога к тупику или обрыву, этот побег ради побега и я, ради себя.
…
Я теряю слишком много крови. Я вижу вдалеке мираж и в нем лишь засохшее одинокое древо. Кривые ветки создают иллюзию лица. Лицо это разрезано шрамом надвое и эта рана движется. Мигрирующий шрам. Развивающийся на ветру. Словно куски плоти из свежей раны. Впору бы выбросить эту дрянную, судорожно сжимающую пальцы в кулак, руку. Но я не могу. Я смотрю на нее, отсеченную чуть ниже локтя, и не верю что она часть меня; одним из этих пальцев я регулярно размешивал придворной знати яд в бокале. Каждый из них может поведать историю поинтересней почесывания зада. Они нужны мне, они родня, нет, они ближе - они часть меня.

Оторвав взгляд от руки я понял что мираж становится ближе. Вот уже различимы и ветви-волосы, вот и вполне различимый рот. И шрам, что колышется из стороны в сторону.

Я знаю, что древо хочет меня, так же как голодный волк жаждет молодую козу. Мне некуда больше идти и оно знает это. Я ли движусь к нему навстречу или оно ко мне. Мы оба нуждаемся друг в друге, мы неизвестные любовники, что жаждут впасть в страстное безумие, свившись словно змеи и став вместо двух одним…

… Там, где родятся семеро, умрет первый. И семя его прорастет на благодатной почве…

… и мы движемся друг к другу.

Я слышу крик в голове, и древо слышит его. Словно сигнал, маяк, распутная танцовщица, глоток воды, жизнь - я иду. Я иду. Иду. Иду. Уду… удушье.

В пустыне жарко, ветер, что секунду назад даровал призрачную прохладу, замер. Возможно я уже мертв и даже не понял этого. Быть может не ветер стих, а я перестал что либо ощущать. Что либо? Все. Кроме боли. Ад?

Я согласен на такой ад. Боль делает меня живым, а я хочу жить. Согласен на любые сделки, жертвы, пусть погибнут миллионы ради того чтобы я жил. Даже ради призрачной надежды на спасение, ради одной секунды вздоха. К черту всех и все. Я презираю богатство, я ненавижу людей, мне не нужны никакие вещи кроме тех, что позволят выжить. Я жалкая, ничтожная личность, в умирающем теле, неудачно выскочившая в этот грязный и порочный мир. Я осколок мироздания и все что есть в нем, либо для меня, либо не за чем. Я лишь неудачное стечение обстоятельств выкинутое пинком под зад из небытия лишь за тем, чтоб вдохнуть ядовитый газ и исчезнуть в пустоте без следа. Я лишь отрезок мгновения проскользнувший по лицу мира.

И

Я ХОЧУ

ЖИТЬ!

Древо ближе и ближе, оно не тает, разве что это все мираж. И смысл его становиться ближе до того мига как я упаду. Если я упаду – я умру. Древо не даст мне упасть всю дорогу к нему. Мы нужны друг другу. Мы раб и господин, мы наставник и ученик, мы царь и рабочий – без одного из нас не станет другого. Я лишь тень под сенью ветвей его. Я верующий в спасение червь, а оно мой Бог. Да, как любой из них я готов отдать ему все что есть ради лишь обещания жить. Отчего я не верил в божеств и религиозные паствы ранее? Отчего же я был так слеп? Лишь умирающий поймет, что пусть и оборвется жизнь мирская и наступит небесная, мысль об этом согреет сердце от ненужной боли и уничтожающего страха. Страха мыши упавшей в колодец, где выходов не так уж много, либо сдохнуть, либо поверить в чудо. Поверить в чудо…

… Где крик разломит сущее, родится Он. Свет ярче Солнца обожжет мир и оправится Он встав с колен. …

… и лезть вверх!
_____

На кухню вошла девушка, все так же заспанная, налила в кружку воды из под крана и залпом выпила.
- Че читаешь?

Ник, что проникся незнакомой историей, зло зыркнул на нее и сказал:

- Не твое дело. Через час, чтобы тебя здесь не было.
- Что? - она, казалось, вмиг протрезвела и проснулась, - Ты охренел?
- Собирай вещи и уматывай, - Ник, неожиданно для себя, зарядился уверенность не присущей ему. Он чувствовал, что это только начало.