Глава 3 - Под тяжестью невыполнимых обещаний
...Линдетт не хватило духу. Эльфийской дуре Фарлонг, победившей великого, древнейшего и ужаснейшего Короля Теней, не хватило духу убить захудалого рашеменского шамана.
Смешно, правда?
Ха. Ха. Ха.
Ты не можешь улыбаться, ты можешь только зло кривить губы, пока он не видит и не заподозрил неладное. Он может. Иногда тебе кажется, что он видит тебя насквозь.
«Кап. Кап. Кап», – хихикает над тобой гнилая вода, падающая с потолка.
Представление, достойное "Баркаса" и кукольного театра в квартале Черного Озера, не находишь? В "Вуали" такое поднимут на смех.
Особенно, если вы в итоге все здесь сдохнете, когда потолок рухнет так же, как в гребаном Иллефарне – вот это будет смешно до одури, смешно до слез и икоты!
Вот только ты не сможешь посмеяться над этим во всю силу своих легких, чтобы не нарушить клятву своего бога – не смеяться и не улыбаться, - если не хочешь угодить в Стену по соседству с тем, кого не смогла убить - с Ганнаевом. Хотела бы ты целую вечность слушать, как он кричит?
Может быть, да.
Или ты хотела бы быть недалеко от того, кому подарила, как тебе казалось тогда, справедливое милосердие: с Бишопом, который проклинает тебя за это?
Иссушающая черная злость на себя, на Ганнаева, на проклятие, на слабость, переполняла ее и никак не хотела успокаиваться. Это дурманящее чувство, лишающее ясности мысли, что оставляет после себя лишь навязчивое инстинктивное желание выплеснуть огонь, кипящий внутри. Потому что жжет, щекочет, раздражает, жалит.
Не смогла. Не захотела. Передумала. Эти оправдания звучали хлестко, как удары змеиных, пропитанных ядом кнутов жриц-дроу, беспощадные и обжигающие.
Если Ривьен, мнимый капитан ее маленького отряда шеваритов, был бы сейчас рядом, он бы отвесил ей звонкую пощечину за слабость. Да так, что она отшатнулась, размазывая по лицу непроизвольные слезы. И был бы абсолютно прав.
Линдетт так и слышала в своей голове звонкий, злой, почти мальчишеский смех эльфа, которому перевалило уже за две сотни лет. И из-за этого ненавидела себя так, что хотелось плакать, плакать навзрыд, пока не начнет жечь глаза. Она ощущала себя маленькой глупой пташкой, попавшей в западню, где тисками стального капкана являются ее собственные эмоции. Каким-то чутьем она осознавала, что решится устранить опасность в лице Ганнаева она сможет нескоро.
Почему это так сложно, Мефистофель его задери?..
Был такой повод! Использовать проклятие для достижения собственного успокоения, притвориться, что не смогла с собой совладать, уничтожить противника, устранить препятствие, обеспечить себе спокойствие в мыслях... Вряд ли бы Сафия и Каэлин сильно расстроились от этой смерти. А впрочем, что ей Голубка? Плевать на Голубку, Сафия бы ее поняла.
А впрочем, плевать и на Сафию. С каких пор она за кого-то цепляется?
Пытается найти замену им?
«Дура», - обругала она себя голосом Ривьена.
После отвратительной трапезы ее внутренний монстр удовлетворенно успокоился, едва не урча от удовольствия, будто бездомный городской кот, по чистой случайности перехвативший крынку сметаны впервые за много дней, но Линдетт знала, что это временная иллюзия. . И чем чаще она будет "питаться", тем быстрее Голод станет требовать добавки, как ненасытное безмозглое дитя, проклятое обжорством.
Им было нужно выбираться отсюда. Было нужно вытащить Сафию и Голубку. С Ганнаевом она разберется потом. Когда хватит воли, и она почувствует себя немного увереннее.
Может, она даже докатится до такой низости, как зарезать его во сне. Но обставит так, чтобы Сафия и Каэлин не узнали.
...и прекрати смеяться, Ривьен. Я уже не маленькая девочка.
Следующий зал, предпоследний, они зачистили быстро. Линдетт чувствовала, что ее раны, как тогда, в кургане Окку, заживали буквально на глазах, а тело вновь легко стало послушным. Сабли вновь стали смертоносным продолжением рук, и даже раздирающая боль в когда-то раздробленном колене больше не беспокоила. Эльфийка больше не ощущала себя разваливающейся тысячелетней старухой, у которой ноет каждая косточка и жила.
Проклятие позволило ей почувствовать себя живой. Чужие силы переполняли ее, кипели в ней, словно огромное море в грозовой шторм. Было так легко и хорошо, что хотелось смеяться. Адреналин бурлил в венах, азарт боя захватывал дух: Линдетт казалось, что она может свернуть горы, в одиночку перебить огромную армию и даже не сбить дыхание.
Не в этом ли соблазн ее проклятия? Может быть, именно поэтому предыдущие носители благоговейно называли его «даром»?
Вымещая свою злость на уродливых отпрысках ночных ведьм, Фарлонг методично шла вперед, буквально прорубая себе дорогу, которая становилась скользкой от крови. Кажется, она и думать забыла, что за ней идет, прикрывая спину и страхуя от ретивых наглых противников, готовых накинуться на девушку неорганизованной кучей, тот самый «захудалый рашеменский шаман», отравивший молодой разум следопытки.
Линдетт шла так быстро, что Ганн попросту за ней не поспевал. И куда делась ее хромота, очевидные усталость и изможденность?
Ганнаев щурил глаза, наблюдая, как Фарлонг легко, будто танцуя, обрывает жизни его менее привлекательных сородичей, не пропуская ни одного удара, не получая ни одной царапины. Вот она увернулась, ловко прогнувшись в спине и закрываясь от удара тяжелой дубины скрещенными саблями, уже в следующую секунду неразличимым движением оказывается позади неповоротливого охранника, и наносит всего один удар в основание шеи, кривя тонкие губы. Она двигается так быстро, что некоторые движения даже наметанный глаз Ганна не может различить, не то что бедолага, которому воткнули саблю прямо в глаз – он-то точно даже не успел ничего почувствовать.
Шаман понимает, что это уже не отчаянная попытка пробиться к выходу, как было вначале. Проклятие Линдетт сыграло им на руку.
Теперь это совершенно не поэтичная резня, и Ганнаев не мог сказать, что это ему нравится. Да, ему плевать на этих полукровок, но что, если все зайдет дальше? Что, если Фарлонг решит не избавляться от проклятия, а принять его, как и все другие до нее? Чем она тогда отличается от других?
Вот здесь уже можно было начинать бояться, потому что воображение сноходца рисовало ему самые страшные картины.
Он не мог позволить этой девчонке пустить все в Ады. Он не мог позволить этой девчонке пустить в ад Рашемен.
Ведь Пожирателя больше нельзя запереть в кургане, потому что его некому охранять. Папаша-медведь не смог совладать с дикой силой Голода, даже имея за спиной целую армию телторов. Пожирателя нельзя убить: он тут же перекинется на другого, и все начнется заново.
- Ганнаев, ты нормально себя чувствуешь?
Шаман моргнул, и чудовищные картины деяний Линдетт-Пожирателя растаяли в его мыслях.
Фарлонг настороженно застыла над трупом одного из охранников, устремив непроницаемо-холодный взгляд на Ганна, будто хищник, готовый к прыжку. В неровном свете ее худое лицо казалось неприятным, а глаза – мертвыми. Очень хотелось отвести взгляд, но Ганн этого не сделал.
Он лишь криво улыбнулся.
- Конечно, я в порядке, - ответил он, - Тебе, как я вижу, моя помощь не нужна, вот я и решил передохнуть.
На самом деле, ему бы не помешало передохнуть. Перед глазами давным-давно все плыло, боль в сломанных ребрах мешала дышать все сильнее , а изо рта не исчезал металлический привкус крови. Добавьте к этому третьи сутки без сна и вторые без еды – и получите измотанного, раздраженного, еле держащего себя в руках Ганна.
- Да? – хмыкнула Фарлонг, - а это что тогда?
Она кивнула на троих охранников, из тел которых торчали стрелы со знакомым оперением.
Ганн улыбнулся еще шире и пожал плечами. Линдетт отвела взгляд и начала обыскивать труп. Тепло звенели монеты, пересыпаемые из карманов в напоясный мешочек. Шаман, решив прекратить изображать наблюдателя, со вздохом, выражавшим вселенскую скуку, направился к «своим» трупам, намереваясь сделать то же самое, а заодно и вытащить стрелы.
За дверью послышался тяжелый топот ног.
- А вот и подкрепление, - с предвкушением в голосе протянула Линдетт, вынимая сабли из ножен с металлическим шипением, и, не оглядываясь на Ганна, торопливо пошла к двери, словно гостеприимная хозяйка.
- Притормози.
Эльфка остановилась, как вкопанная, словно в нее бросили заклинание окаменения. На секунду, на долю секунды ей показалось, что за ее спиной стоит, скрестив руки, Ривьен, а она опять совершила какую-то глупость, за что сейчас огребет по полной.
А Ганнаеву показалось, что его заклинания очарования, которые были с ним с самого рождения и позволяющие управлять любым человеком, наконец-то сработали.
Но это было не так.
…У Ривьена темные, как калимшанский кофе, волосы, красивые правильные черты лица и золотые глаза, которые чаще всего смотрят на всех с холодным пренебрежением. Он не улыбается, уголки его красиво очерченных губ всегда опущены, хотя Линдетт кажется, что улыбка ему бы пошла. Не то, что ей – бесцветной серости с обезображенным лицом и руками. Дэйгун говорил, что лицом она совсем не похожа на свою мать. Поэтому Линдетт ненавидела отца, кем бы он ни был. Он подарил ей внешность, которую она ненавидела.
- Притормози, девочка. Назад пути не будет.
Это были первые слова, которые он ей сказал. Но они ее не напугали, лишь приказные, отрывистые нотки, произнесенные молодым, звонким голосом сбивали с толку и вызывали холодную волну, пробегавшую по позвоночнику ледяными коготками.
Ривьен, ты помнишь Линдетт?..
Ривьен далеко, Ривьен на другом конце света.
…Но это был всего лишь голос Ганна. Холодный, стальной, лишенный привычных ироничных ноток – но голос Ганнаева, захудалого рашеменского бродяги, трюкача, который не имел никакого права ей приказывать.
Линдетт почувствовала, как зло сжимает рукоятки сабель, до боли, до белых костяшек.
Она идет, куда хочет. Она делает, что хочет. И никто ей не указ, кроме отца и Ривьена.
- Командир здесь я, Ганнаев, - отчеканила Фарлонг, не оборачиваясь, - А решать, идти тебе или нет – твое дело. Мы не в армии. Ты можешь идти за Сафией и Каэлин, последний зал я зачищу одна и без твоей помощи.
Кажется, он все-таки задел ее за живое, раз она так огрызается.
- Мы могли бы встретить их здесь. Зачем бросаться навстречу, раз они все равно придут? – предложил разумное решение шаман, но Линдетт лишь скривилась.
- Нет, Ганнаев, - отрезала она, - Ждать еще, зарывшись в этой канаве выше моих сил.
И, пинком заставив работать дверной механизм, скрылась в дверном проеме.
Ганн прикрыл рукой глаза. «Ведет себя, как маленькая девочка».
Она и есть. Беги за ней. Беги, пока ее же горячная глупость не погубила вас всех.
Он подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как внезапно ставшая самоуверенной предводительница отбивается от десятка отродий, зажатая в плотное живое кольцо. Вынужденная отбиваться от града тяжелых ударов палицами, которые ее тонкие изящные руки долго не выдержат, не имеющая никакой возможности для маневра – она представляла собой отчаянное и безнадежное зрелище. Ганну так и хотелось сказать «я же предупреждал!»
Но на это не было времени. Сноходец в который раз пожалел, что его магия сейчас не с ним – он бы с этим сбродом расправился одним заклинанием, не задев Линдетт.
У него нет сил даже на простенькое заклинание света. Он с трудом поддерживает плывущее сознание – потеря крови дает о себе знать.
Но он все равно натягивает тетиву короткого черного лука.
Первая стрела просвистела в каком-то сантиметре от шеи эльфки, вонзившись в глотку отродья напротив – тот упал, захлебываясь собственной кровью и давая ей возможность попытаться вырваться из кольца и начать вести бой по своим правилам. Но не получилось, - его место занял другой, с обезображенным чудовищным шрамом лицом. Прямо как она. Фарлонг стиснула зубы, чувствуя, как напрягаются мышцы от постоянного блокирования ударов палицами, которые ей далеко не по силам – и резко ушла вниз, надеясь отбросить противников веерной атакой.
Рядом просвистела еще одна стрела. И еще. И еще. Рычания смешались с яростными воплями, к которым совершенно неуместно примешался мелодичный смех.
Линдетт на секунду прикрыла глаза, заканчивая круговой маневр, подрезав сухожилия одному, обернувшегося на стрелу, и задев бок соседнего отродья левой саблей. Резко метнулась вперед, вонзая оба клинка с мягким чавкающим звуком в отпрыска ведьмы напротив, вырываясь из кольца.
Она уже видела выход. Нужно было только немного потерпеть и убить еще нескольких особо крепких поганцев.
Эльфка приняла привычную низкую стойку и атаковала, но первую же ее цель поразила чужая стрела. Чертыхнувшись, Фарлонг бросила взгляд на Ганна, которого, казалось, отродья и не замечали.
Почему они его не видят? Совсем идиоты? Это же азы азов – первым уничтожить лучника. Почему же они даже не смотрят в его сторону, и, кажется, даже не понимают, откуда летят стрелы?
Монстр, обосновавшийся где-то внутри грудной клетки, на том месте, где раньше застрял осколок проклятого меча, сонно зашевелился. Линдетт мысленно натянула поводок, не сбрасывая темпа, продолжая нападать на очередного выродка, который что-то рычал и брызгал слюной, пытаясь ее зацепить. Но он слишком неповоротлив для нее. Как и остальные.
Они все – просто кучка маленьких безмозглых Лорнов, которых она с удовольствием убьет еще раз. Просто так, ради удовольствия, а не ради какой-то высшей цели – например, мести за мнимую подругу или справедливое карание за предательство.
Нет. Лорна она убила, потому что хотела этого. Ей нравилось убивать, хотя она боялась признаваться в этом даже самой себе.
Расправившись с последним, Линдетт поняла, что вымоталась.
Все. Хватит.
Воздух до сих пор дрожал, запах крови невыносимо лез в ноздри – но что эта вонь для того, кто столько времени провел в склепах и катакомбах, убивая гниющих зомби и прытких скелетов?..
Фарлонг обессилено рухнула на пол и закрыла глаза, не заботясь о том, что может перепачкаться в крови, которая залила каменные плиты. Она и так грязна, как горный тролль, ей уже нечего терять.
- Браво! Я теперь понимаю, почему Рыцаря-Капитана называли…
«Откуда он успел узнать и о дурацком прозвище?!»
- Заткнись, - оборвала Ганна Линдетт. Ее голос эхом отдавался от стен, - Это не твое дело, как меня там называли.
«Я сожру всех твоих болтливых духов, шаман».
Она услышала, как парень сел рядом. И – удивительно! – замолчал.
Линдетт открыла глаза. Она почему-то явственно – нет, не она, пожиратель, - чувствовала дух Ганна, словно он лишился своей физической оболочки.
С какой-то стороны так и было: от него исходило такое же слабое сияние, как и от всех телторов. Или это какое-то заклинание, лишняя карта в рукаве профессионального шулера?
Линдетт нахмурилась, почувствовав, что внутренний монстр не против перекусить. Она бы и сама не отказалась перекусить – только нормальной едой, а не духами. Эти хагспауны были такими отвратительными на вкус, что хотелось промыть все внутренности с мылом. А заодно и мозг – чтобы вычистить чужие воспоминания, разрывающие голову изнутри.
- Ты что, дух? – задала она глупый вопрос, с недоверием смотря на Ганна и оглядываясь. Может, он умер, а она и не заметила?
Нет, тела вроде бы нет. Тогда как получается…физическая оболочка – иллюзорное прикрытие, обман?
Ганн чарующе рассмеялся. Он казался полупрозрачным, не принадлежащим этому миру, беззащитным перед ее проклятием. Пожирателю это нравилось, - вот только цепи воли Линдетт держали его крепко.
Пока что ее клетка способна с ним справиться. Вот только насколько ее хватит?
Неделя? Месяц? Год?
- Сколько раз нужно тебе сказать, моя милая предводительница, что я не такой, как они? – Ганнаев кивнул в сторону трупов, валяющихся посреди комнаты.
«Ну конечно же. Какая идиотка поверит в байки «я порождение сна, очаруйся мной»?
Нет, это какой-то трюк».
- А ты не боишься, что я могу не устоять перед соблазном заткнуть тебя навсегда?
Дух Рашемена посмотрел на нее так, что Линдетт захотелось спрятаться от этого взгляда. В этой «форме» глаза Ганна, от природы имеющие цвет малахитовой зелени, приобрели совершенно безумный оттенок.
Цвет кислоты, собирающейся в целые озера в Подземье. Цвет кислоты, изуродовавшей ее руки.
Эта кислота смотрела на нее с покровительственным превосходством.
- Я тебе не по зубам, - последовал простой ответ.
С этим можно было согласиться, хоть это и давалось оскорбленному самолюбию с трудом – Фарлонг чувствовала силу, исходящую от Ганнаева. Похожие эманации она чувствовала от Окку, вот только дух бога-медведя был стар и изранен, этот же – молод и очень опасен даже для нее. Линдетт слишком мало кормила своего монстра, чтобы он был так устрашающ, как об этом рассказывали в рашеменских сказках.
Следопыт стиснула зубы.
- Верни все назад, - выдавила она из себя, чувствуя, как чудище внутри нее просыпается и все настойчивее и настойчивее глушит ее волю.
Улыбка Ганна показалась ей злой и очень похожей на улыбку Ривьена.
- Если я захочу, я буду расхаживать перед тобой в таком виде постоянно, - фыркнул он, поднимаясь, - Пока ты не научишься контролировать свою зверушку. Я не могу допустить, чтобы кто-то вроде тебя уничтожил Рашемен.
«Патриот хренов».
- Я и не собиралась.
- Ты – нет, - кивнул Ганнаев, холодно смотря на эльфку сверху вниз. – А вот он – вполне.
Линдетт почувствовала легкий укол зависти. Где-то в глубине души (осталось ли для нее место?) она хотела так же относиться к своей стране, как Ганнаев. Но, увы, ее дом разрушен не единожды, а у власти – старик, который не может ничего сделать, лишь свалить ответственность на плечи другого.
В своей, как ей казалось, несчастной судьбе Линдетт винила Нашера и только Нашера. Если бы не он, все могло бы обернуться по-другому, и она сейчас не сидела бы на залитых кровью камнях в затопленном городе, и не вела бы странные беседы с шаманом, который, оказывается, и не совсем шаман.
И что с этим делать, Линдетт не понимала совершенно.
Она поднялась вслед за Ганном, чувствуя, как ноют мышцы и слегка трясутся руки. Одна из бусин, вплетенная в волосы, выпала и разбилась о каменный пол. Ну и хрен с ней.
- Я и без тебя это знаю, - огрызнулась следопыт, - А теперь вернись назад. В… обычное состояние.
Тут она запоздало догадалась о том, что возможно полукровки не видят духов. Тогда как, черт бы побрал этого Ганна, он сам дух?! Почему он сам видит телторов, он же сам обычное отродье, только малость симпатичнее?!
От всего этого разрывалась голова. Чужие воспоминания давили ужасной волной, будто она была на дне океана, и вся толща воды обрушилась на ее уши, разрывая барабанные перепонки. Когда это случилось в первый раз, с воспоминаниями Окку – Линдетт не могла пошевелиться несколько дней, парализованная огромным пластом эмоций и силы, а при каждом вдохе и движении было так плохо, что казалось, что можно выблевать собственные органы. Она даже не помнила, кто ее в итоге выходил, да и, в принципе, ей было плевать, кто был нянькой.
Но сейчас было намного легче, хотя Фарлонг не помнила, скольких она съела. Может, просто привыкает к этой мешанине голосов и образов?
Не это ли безумие? Не станет ли она такой же, как Гулкауш, даже несмотря на то, что никогда не спала и не видела настоящих снов?..
- Нет, - ответил Ганн, и Линдетт едва не взвыла от того, как яростно монстр встряхнул свою внутреннюю клетку, пытаясь вырваться и дотянуться до ее собеседника. Только попробовать, только почувствовать вкус, как он обещал эльфке, – Мне тяжело поддерживать свое физическое состояние, когда я ранен.
- Тогда пеняй на себя, если я нападу, - буркнула Линдетт, убирая сабли в ножны и приказывая прутьям клетки стать прочнее и толще. – Отдай мой стилет.
Казалось, этот вопрос застал Ганна врасплох.
- Зачем? – ухмыльнулся он, - Мне понравился этот клинок.
- Это мой стилет.
Ганн сощурился и снова улыбнулся, на этот раз – хитро. Было легко догадаться.
- Подарок от дорогого сердцу человека?
Линдетт едва удержала себя от того, чтобы не выпустить проклятие и не попытаться съесть хамоватого духа, но успела себя одернуть – чем больше она раздражается, тем слабее клетка.
Она постарается протянуть как можно дольше.
«Да, Ривьен, я обещала сохранить твои клинки и сохраню. Просто перережу ублюдку горло, пока он спит, и заберу свое».
Эльфка криво усмехнулась и просто пошла назад, в комнату, где их ждали Сафия и Каэлин.
Вслед ей донесся уже ставший ненавистным смех.
«Я посмотрю, кто рассмеется вскоре, Ганн. Я посмотрю в твои глаза и спрошу тебя об этом потом».
***
Когда они выбрались с Теневого плана, на первичном только-только занимался рассвет, окрашивая безрадостные руины, пляж и плавающие в воде раздувшиеся трупы в мягкие коралловые и золотистые оттенки, радуя глаз.
Линдетт вдохнула воздух полной грудью, испытывая настоящее удовольствие от того, что снова чувствует жизнь вокруг себя. Мягкий песок под ногами, тонкая тропинка, выходящая и сливающаяся с трактом. Плеск воды, чудища, тянущие свои щупальца где-то вдалеке, на безопасном расстоянии. Пролетающая мимо лица бабочка, почти задевающая кожу хрупкими крылышками. Дремлющие за пригорком телторы-пантеры, - их дыхание в унисон и утробное мурчание не скрываются от эльфийского слуха. Но Линдетт для них не опасна. Она пока не раб своего проклятия.
На пляже они вновь встретили того дао: джинна, который не исполняет желания. Их сотрудничество, судя по весьма увесистому мешочку, оказалось очень продуктивным.
- Ну что, - практически миролюбиво произнесла Линдетт, обернувшись к своим спутникам, - Если мы пойдем прямо сейчас, то у нас будут хорошие шансы найти ночлег к полудню. И еду.
Она оглядела свой отряд. Раненые, грязные, измотанные – проклятый город неплохо их потрепал. Но они отомстили ему, убив всех его обитателей, кроме одной безумной ночной ведьмы, кричащей о любви и о снах.
Сафия ранена. Каэлин нужен отдых. Ганнаев…а что он?
Ганнаев вернул свою физическую форму, решив продолжать обманывать других о своей истинной сущности (или вводить в заблуждение Линдетт?). Его волосы грязно серебрились на солнце, лицо осунулось, а под глазами залегли тени.
Это вызывало удовлетворение. Чем слабее это отродье, тем больше шанс, что Линдетт будет сильнее него.
Как хорошо, что она не спит, и он не может запустить лапы в ее разум.
Как жаль, что она до сих пор не знает, верить ему или нет.
Как жаль, что она не знает, решится убить его или нет.
Линдетт накинула капюшон на голову. Ни Ганн, ни Каэлин не скрывали свою необычную внешность, к татуировкам Сафии могли возникнуть вопросы, а Фарлонг – Фарлонг просто ненавидела любопытные взгляды.
Она вновь натянула на лицо все свои вымышленные маски, и это не скрылось от взгляда Ганнаева. Спрятала всех – и героиню с Запада, носящую смешное прозвище «подружка Дриззта», и расчетливую убийцу, которая почему-то его не убила, и молоденькую девушку, шарахающуюся от любого прикосновения.
Сейчас она снова просто безликое вместилище для проклятия. Одна из многих. Очередная маска.
Ганн проводил тяжелым взглядом удаляющуюся упрямую фигурку в разодранном плаще, и Сафию с Каэлин, поддерживающих друг друга. А затем двинулся следом.
Солнце вставало над их головами все выше и выше, но легкий бриз больше не хранил эха криков.
|
Мы Вконтакте
