Глава 2 - Под испепеляющей злостью
…Они миновали тяжелые своды первой галереи и вдвоем закрыли с трудом поддающуюся каменную дверь. Теперь притаившиеся в глубинах коридоров враги не могли увидеть раненых Сафию и Каэлин, - по крайней мере, с этого места. Это слегка обнадеживало и позволяло сделать краткую передышку перед опасным броском вперед.
Они, не сговариваясь, тяжело прислонились к каменной двери спинами, переводя сбившееся дыхание, а на деле – собираясь с мыслями. Линдетт очень сильно хотелось упасть и умереть, или, по крайней мере, накормить свое чудовище хоть какой-то пищей, потому что сейчас, кажется, наступила критическая стадия. Было ощущение, что Голод начал переваривать ее внутренности. Боль была такой, будто внутри ежесекундно что-то ломалось, и обрывались тонкие ниточки мелких сосудов, несущих кровь.
Ганнаев же просто стоял рядом, будто думая о чем-то отвлеченном. В первый раз за все время их практически вынужденного путешествия Фарлонг увидела, как скучающее надменное выражение исчезло с его лица, проявив эмоции совершенно другие – усталость, опустошение и боль.
Это не нравилось Фарлонг. Эти эмоции делали его похожим на человека или эльфа.
Пора завязывать с этим путешествием. Пора завязывать с Ганнаевом.
Шум воды прекратился, и напряженная звенящая тишина ударила по ушам огромной мягкой подушкой, сбив с толку Ганна и Линде. За целую неделю скитаний по этому городу они отвыкли от молчания – здесь не было ни шепчущих шорохов Скейна, ни исступленных, безумно-молящих криков Гулкауш, ни сладко-убаюкивающего легкого гула мира грез, - здесь не было ничего. Обычный коридор, обычная галерея, обычные молчаливые камни, которым не одна сотня лет.
- Мы вернемся за ними, - тихо ответила на молчаливый вопрос Ганна Линдетт, не смотря на него. – Как только расчистим путь, мы вернемся.
- Ты же понимаешь, что это самоубийство, верно? – сухо заметил Ганн. На всякий случай нужно уточнить, не спятила ли Линдетт совсем, а то с нее станется…
Было в ней с их первой встречи что-то безумное, неправильное, что-то, что дремлет неспокойным сном старой раны и может проснуться в любую секунду, самую неподходящую, и погубить их обоих. А умирать в ближайшее время Ганн не собирался.
Девушка (по мнению Ганна, на женщину Линдетт еще не тянула) не то фыркнула, не то шикнула, выпуская воздух сквозь плотно сжатые зубы. Казалось, она порядком раздражена и раздосадована, но подрагивающие руки и более бледная, чем обычно, серость лица, выдавали ее с головой.
Черт побери, она боится. Или злится? В любом случае - это плохо.
- Я их не брошу. Где угодно, но только не здесь, – твердо и безэмоционально заявила Фарлонг, будто пытаясь убедить в правдивости своих слов не ведьмака, а саму себя.
Ганн кивнул, и в следующее мгновенье с удивлением воззрился на протянутый рукоятью вперед стилет и какое-то зелье. Фарлонг смотрела на него холодно, и вновь к ней вернулся тот приказной тон, спорить с которым было сложнее всего. Но и ситуация была не та, чтобы перечить:
- Мы должны зачистить следующую галерею предельно тихо, чтобы охрана не подняла тревогу. Пойдем вместе, – тихо сказала она.
Ганн с любопытством повертел в руке небольшую стеклянную бутыль. Другую ладонь приятно тяжелил искусно выполненный стилет. Он никогда не видел и не держал в руках такое оружие – в Рашемене предпочитали… более пробивные методы или магию.
- А что в склянке?
Фарлонг моргнула, продолжая смотреть ему в глаза испытующим взглядом. Они были почти на одном уровне – и Фарлонг была первой девушкой, которой не приходилось задирать голову, чтобы заглянуть ему в глаза.
По меркам своего народа Фарлонг была очень высокой. Она вообще одним своим видом и существованием опровергала все скудные знания Ганна о лунных эльфах.
- Зелье невидимости. Даст пару минут, – медленно ответила Линде, пристально наблюдая, как Ганнаев крутит в пальцах маленькую бутылочку из небьющегося стекла с лиловой жидкостью. Смотрела, будто пытаясь понять, сомневается он или нет.
Изучает. Интересуется. Хочет контролировать его.
Отчасти Ганн был прав, но за небольшим исключением – он превратился из хищника в добычу, и сейчас Фарлонг обдумывала, стоит ли его убить, пока он слаб, или все же стоит подождать.
Интересно, что бы ведьмак стал делать, зная, что Линдетт представляет, как очаровательно смотрелась бы на нем кровавая улыбка от уха до уха?
Его очаровательная, лживая улыбка, заткнувшая бы навсегда его смех, - эмоции, которые он не ценит, эмоции, которые помогают ему лгать и очаровывать.
Ганн вздохнул и закрепил лук за спиной. Он ненавидел оружие ближнего боя, он ненавидел убивать, но с тех пор, как Фарлонг в компании Сафии появилась на пороге его не особенно уютной тюремной камеры, руки у него в буквальном смысле были по локоть в крови. Ведьмаку это поначалу не нравилось, но теперь он…привык? Стал испытывать удовольствие от того, что хоть чем-то занят?
Странно, очень странно. Спокойное чувство уверенности того, что он все делает правильно, пока рядом с ним Фарлонг, настораживало. Будто бы Линде была крепким якорем, которая дала ему ухватиться за себя. Путеводной звездой, свет которой он увидел непроглядной облачной ночью.
Несмотря на то, что она, если говорить честно, ему неприятна.
Это чувство звенело в нем, как тревожный колокольчик. Ганн ненавидел к кому-либо привязываться. Тем более к такой… неприятной особе, как Фарлонг. Как бы она ни помогла ему, как бы ни приятно и неприятно поразила его, какой бы сильной личностью ни была, борясь с проклятием, она все равно пока остается той, кто есть.
Ганна едва не передернуло от воспоминания о том, что сделала Линдетт с трупом того полубезумного дроу, на которого они натолкнулись в Скейне. А потом – как с маниакальным блеском в глазах проворачивала рукоять кинжала, вонзенного в сердце Спящей.
- Сколько их там? – спросил он, чтобы хоть как-то отвлечься.
- Четверо, - коротко ответила Линдетт, наконец, отводя от него взгляд, чтобы убрать волосы назад и завязать их в короткий хвост, - Если мы не справимся, то я дам волю Пожирателю. Если не справлюсь я… ты знаешь, что делать. Только успей убежать.
Сына ведьмы иногда поражало, как эта эльфка может говорить о таких вещах настолько обыденным тоном. Вроде: «Знаешь, я подстрелила нам на завтрак кролика, было бы неплохо перекусить, не находишь?».
Но, может, это все от страха?
Сколько масок она на себя натягивает?
- Ты слишком мрачно на все смотришь, - улыбнувшись, ответил Ганн, подавив желание ободряюще коснуться ее плеча, - Мы смогли вырваться из Скейна, вырвемся и сейчас.
Линдетт отрицательно качнула головой, опустив ее. Несколько серебристых прядей упали ей на лицо, закрывая глаза.
- Я насчитала тридцать карговых отродий, когда мы шли сюда. Еще просители, которые вряд ли обрадуются тому, что теперь им некого ждать. И ты ранен. Расклад плохой. Но мы обязаны.
Фарлонг поняла, что больше не может говорить, и замолкла. Они на волосок от смерти. Никто ее не спасет и никто не найдет. Она может положиться только на Ганнаева, который преследует какие-то свои цели, который не принадлежит даже этому миру! Странный, умный, хитрый, расчетливый зверь, который идет за ней из чистого интереса и скуки. Она не знает, как ей вести себя с ним – просто убить или все-таки попробовать приручить? Или что-то другое?
Фарлонг терялась.
Будь она на Побережье Мечей, все было бы по-другому.
Сэнд бы прочитал длинную цветастую лекцию о том, какого черта они все здесь забыли, как тут воняет и вообще чем скорее они уберутся отсюда, тем лучше; Бишоп бы просто фыркнул, посмотрев на Линдетт, как на маленькую девочку, и спросил, почему бы просто не пойти и не перерезать всем этим ублюдкам глотки. Касавир бы сразу же его оборвал, возразив, что это не разумно, и наверняка бы предложил несколько дельных тактических решений. Исход все равно был бы один и тоже – они просто пошли бы дальше и убивали любого на своем пути.
Но они все мертвы. Почему ты так горюешь по покойникам, Фарлонг?
Шаман молчал, скрестив руки на груди, ожидая, что следопытка все-таки скажет что-то еще, но та подняла голову и сухо отчеканила:
- Идем. У нас мало времени, а глоток, которые нужно перерезать, очень много.
Они бесшумно прошли галерею за крутой лестницей со скользкими неровными ступеньками, застав врасплох и быстро расправившись с четырьмя ленивыми, похожими на орков, отродиями, придержав падение каждого, чтобы не наделать шума. Ганн чувствовал, как горячая, пахнущая металлом кровь заливает ему руки, слышал, как рядом тяжело дышит Фарлонг – если ему было достаточно несложно тихо уложить на пол падающее безжизненное тело, то для тонкой эльфийки это представляло целое испытание на выносливость.
Зелье еще действовало, но Линдетт сказала, что у них всего несколько минут, а это значит, что они могут стать видимыми в любую секунду, и тогда одним перерезанием глоток дело не обойдется. Эх, была бы сейчас рядом с ним его магия…
Но сейчас нет времени жалеть.
Они прошли в следующую галерею, но тут что-то пошло не так, - он услышал, как Фарлонг хрипло выругалась и потянула сабли из ножен с шипящим звуком. Ганн успел уложить еще одного себе подобного перед тем, как зелье прекратило действовать. Он увидел Линдетт, смертельно побледневшую, отшвыривающую от себя отродье-охранника с распоротым животом и перерезанным горлом. В следующую секунду эльфка тяжело, будто силы покинули ее, упала на колени, выронив сабли с громким лязгом, который, наверное, был слышен во всем Ковейя Курганнис. Было не похоже, что ей подурнело от вида вываливающихся внутренностей, - тем, кто подвешивает чужие трупы, наматывая им на горло их собственные кишки, бормоча себе под нос что-то вроде зловещей молитвы, от вида внутренностей плохо не становится.
Хвала всем рашеменским духам, Сафия и Каэлин тогда этого не видели. Голубку бы точно удар хватил.
Странно, что дикарями считают именно рашеми, когда как на далеком Побережье мечей своих хватает. Линдетт не была похожа ни на чопорную аристократку, ни на авантюрную искательницу приключений, ни на несчастную жертву.
Она вся была неправильная, будто бракованный товар на рынке. Слишком жестокая. Слишком мрачная. Слишком скрытная.
- Не подходи, - прошипела Линдетт, когда Ганн импульсивно рванул к ней, даже не осознав своего движения. – Сейчас я… встану и пойду. Ты иди сзади, чтобы Пожиратель…тебя не учуял.
Ганн кивнул, чувствуя, как его собственный дух мечется внутри телесной оболочки, словно пытаясь спрятаться куда-то от того, что чувствует. Ведьмак видел, как спокойная серебристая аура следопытки подернулась черной гнилью, как тогда, с Окку, и понял, что дело дрянь.
Но он все равно к ней подошел.
- Помни о том, что поводок у тебя, а ошейник – у него, - шепнул он, помогая девушке подняться, прижимая к себе и чувствуя, как Линде цепляется за его плечи мертвой хваткой длинных пальцев. Как куклу, он поставил ее на ноги. Фарлонг, чуть покачиваясь на негнущихся ногах, сделала неопределенный жест рукой, словно пытаясь отогнать его, не видя. Так и не коснулась – лишь слегка задела пальцами по скуле.
А потом все будто исчезло.
Будто обрушилась плотина.
По мозгу хлестнуло ядовитой дроучьей плетью.
Виски мгновенно сжало болью, в глазах слегка потемнело, словно чья-то легкая рука опустила на веки траурную вуаль.
Отвратительное ощущение.
Ганн отступил назад, а Фарлонг сделала первый неуверенный шаг, потом второй, третий, вот ее фигура уже в проходе, - только это уже не она, а Пожиратель.
Он появлялся за ее спиной огромной тенью – чудовищное зрелище, а Ганн стоял, тяжело прислонившись к стене в приступе мучительного кашля. Ему казалось, будто даже его разум тошнило, и кашель наполнил рот новой порцией крови. Он зло сплюнул, стараясь не слышать воплей, пропитанных страхом, и омерзительного чмокающего звука, за которым следовал стук падающего тела. Ганн старался не думать о том, что Фарлонг может и не вернуть контроль назад. Ганн старался думать о том, что вытащит Линде отсюда, любой ценой.
И эта мысль казалась ему правильной.
Но почему?
Фарлонг упорно, прихрамывая, шла и шла вперед, ее сабли были уже по рукоять в крови, и Пожиратель, поистине ненасытный, уничтожал всех живых, что попадались на пути, а Ганн отстреливал тех, кто пытался подбежать или наоборот, убежать. Так они прошли еще две галереи, и ведьмак с некоторым сожалением в глазах наблюдал, как кажущаяся маленькой Линде расправляется с ограми. Он пустил стрелу в глаз одному, самому ловкому, пока Пожиратель вытягивал дух из Уваги, из горла которой фонтаном хлестала кровь, и уже было вздохнул с облегчением, пока не увидел маленького мальчика. Того самого, которого так унизительно назвали Кепобом.
Фарлонг-Пожиратель его тоже увидела, и уже шаткой походкой шла к нему, зачем-то убрав сабли в ножны. Инстинктивно протянула к ребенку руку, будто хотела попробовать на вкус, не только его дух, но и мясо. Мальчик в испуге озирался по сторонам, но отступать было некуда, - он был зажат в угол.
Ганнаев не мог назвать себя тем, кто любит детей, но он не мог позволить, чтобы этот ребенок, живущий так недолго и так несладко, умер такой омерзительной смертью.
- Фарлонг! – крикнул сын ведьмы, заставив эльфку медленно обернуться и заметить себя, - Не смей.
Мальчик воспользовался моментом и сбежал, оставив ведьмака наедине с кошмаром любого духа.
Линде смотрела на него, но не видела, будто ослепла. Пожиратель смотрел на него – и видел вкусный, гораздо вкуснее душонок этих вонючих отродий, дух.
- Возьми себя в руки. Хватит. Мы почти дошли, - успокаивающе сказал Ганн эльфке, сделав шаг навстречу и опуская лук. Другая рука потянулась к стилету, заткнутому за пояс.
Линде не прореагировала на его голос и смотрела пустым голодным взглядом. Лишь тень четкими пугающими очертаниями клубилась у нее за спиной. Тонкие, красиво очерченные губы дрожали, словно следопытка пыталась сдержать улыбку, которая запрещена ее верой. Она втянула носом воздух и быстро облизнула губы.
«Твоя душа самая вкусная, Ганн. Именно поэтому ты и убьешь меня. Я…доверяю лучникам».
Какие идиоты выбирают того, кто их убьет?!
- Линде, я не хочу тебя убивать, слышишь?
Эту страшную тишину между ними – тишину между охотником и его добычей, жрецом и его ритуальной жертвой – можно было как будто пощупать рукой.
Фарлонг не слышала слов Ганна и сделала первый шаг в его сторону. Нетвердый, неуверенный, как у ребенка или ходячего мертвеца.
«Что, вот так просто?» – мелькает в мыслях сына ведьмы.
Рука сильнее сжимает стилет, и его холод Ганн чувствует даже сквозь кожаную перчатку.
Как бы ни была отвратительна и неприятна ему эта девушка в некоторые моменты, он не желал ее убивать. Он не убийца.
В конце концов, он знает, что Пожиратель не сможет подобраться к его духу, пока он сам не будет сильно ранен или ослаблен.
Поломанные ребра – ерунда. Ноющая боль в голове и чудовищная слабость в теле от нехватки магии, потери крови, нормального воздуха и еды – сущий пустяк по сравнению с тем, что терпит Фарлонг сейчас.
Фарлонг-Пожиратель медлительна и неповоротлива – словно сущность проклятия уже немного утолила голод или же тело Фарлонг настолько истощено, что Пожиратель не может нормально его контролировать. Или – что вряд ли, как казалось Ганну, – Линдетт пытается вернуть себе самообладание и не сожрать такого полезного спутника, как он, Ганнаев.
Ведьмак знает, что в честном поединке без магии он бы не смог победить Фарлонг – она слишком быстра и ловка. Но Фарлонг-Пожиратель – ее слабое подобие. Он легко отбивает ее удары лезвием стилета и, в конце концов, выбивает сабли из рук Фарлонг, заставив ее вскрикнуть – догадки о том, что с руками эльфки что-то не в порядке, подтвердились.
- Давай же, Фарлонг, приди в себя, - цедит сквозь зубы Ганн, уворачиваясь от удара Пожирателя, размашистого, слепого, совсем не похожего на отточенные движения настоящей Фарлонг.
Давай же. Ты сильная. Тот, кто смог совершить один подвиг, сможет покорить и другие вершины.
Конечно, он знал о Короле Теней. Телторы только и болтали об этой истории - с восхищением и уважением. А это дорогого стоит.
Пожиратель за спиной Фарлонг исчез, но она все еще не стала собой.
Что-то мелькнуло в светло-серых глазах Линде – похожее на понимание и осознание того, что происходит, и в следующую секунду ведьмак отступил на несколько шагов назад от удара в скулу, настолько сильного, что потемнело в глазах.
На одну секунду ему показалось, что Фарлонг пришла в себя и хочет убить его.
Она почувствовала, что он опасен для нее. Не без причин, надо сказать.
Он успел выставить стилет перед собой - перед тем, как на его голову опустилась сабля. Лезвие скрежетнуло о лезвие, высекая искры, но Ганн устоял и отвел удар от себя. Линде (или Пожиратель?) не останавливалась, явно намереваясь убить его, удары сыпались градом, но Ганна сложно было сбить с толку, и он, не думая о том, что будет потом, в один момент нашел брешь в защите Линдетт и всадил стилет прямо в незащищенное плечо, в тот самый момент, когда сам немного открылся, и Линдетт проткнула одной из своих сабель его бок. Навылет.
Боль пришла потом, когда ведьмак почувствовал, что что-то горячее заливает его бок, а Фарлонг согнулась и зашипела что-то на непонятном языке, похожем на южные диалекты. Он выдернул лезвие из плеча Фарлонг, и увидел, что ее взгляд прояснился. Линдетт кусала губы, ее глаза блестели, словно она пыталась не заплакать.
Она смотрела на него, видела кровь на своей сабле, видела, как Ганнаев инстинктивно прижимает руку к боку, и уронила саблю – в который раз уже за последнее время. В ее взгляде появилось что-то, похожее на виноватое сочувствие. Аура полностью очистилась, становясь снова спокойно-серого цвета:
- Ты должен был меня убить, – дрожащим сиплым голосом говорит она, пытаясь зажать пальцами рану, сквозь которую все равно сочится кровь.
Ганн попытался рассмеяться: ему не менее больно, чем Линдетт, и вышел лишь короткий горький смешок:
- Я никому ничего не должен, моя дорогая, тем более тебе.
Горечь – вот что он видит в ее глазах.
- Да пошел ты. Надо хотя бы перевязать рану, иначе ты сдохнешь, а твоя смерть будет на моих руках.
«А не этого ли ты хотела?!» - так и тянуло спросить шамана, но он промолчал, наблюдая, как Фарлонг достает из поясной сумки бинты и велит ему раздеться. Ганн подчинился, едва не шипя сквозь зубы от боли, стянул кожаный доспех из шкур и льняную тунику под ним, а затем с любопытством посмотрел на Фарлонг, наблюдавшей за его манипуляциями с бесстрастным лицом. Она все так же прижимала руку к своему плечу. Потом осмотрела его рану, аккуратно и легко касаясь затянутыми в перчатки руками пораженных участков и попробовала его кровь на вкус, по-звериному слизывая ее с пальцев.
- Ты что творишь? – ошарашено спрашивает ведьмак, чуть не шарахаясь от своей целительницы.
Фарлонг открывает прикрытые, будто от наслаждения, глаза и просто отвечает:
- Один из моих клинков ядовит. Но я не помню, какой.
Ганн закатывает глаза. Чего эта эльфка добивается, не понятно.
Линдетт туго, на совесть, перетянула его рану, действуя осторожно, будто любящая женщина. Однако Ганну ли не знать, что несколько минут она, именно она, а не Пожиратель, пыталась его убить?
- Одевайся. Нужно идти дальше.
- А твоя рана? – спросил Ганнаев, не спеша натягивая на себя тунику и видя, как Линдетт странным взглядом смотрит на перчатки, пропитанные его и своей кровью.
Почему она их не снимает?
Эльфка бросила на него уничтожающий взгляд.
- Потом перевяжем. Я не собираюсь перед тобой раздеваться.
Ганн фыркнул.
- Можно подумать, я там чего-то не видел.
Линдетт зло смотрит на него. Ее глаза – льдинки, в которых мерцают искорки снега. Ганну кажется забавным и захватывающим, когда Фарлонг злится.
- Ты же не дойдешь до конца, - мягко говорит Ганн, - Посмотри на себя, ты и так еле держишься на ногах, а с этим ранением ты умрешь от потери крови.
Эльфка презрительно – то ли к нему, то ли к самой себе, - фыркает и отводит взгляд.
- Отвернись, - бросает она, наконец.
Сын ведьмы отворачивается. Он слышит шуршание одежды, и, когда оглядывается, видит, как Линдетт настороженно на него смотрит, прижимая к себе рубашку, расшитую какими-то незамысловатыми узорами – не поймешь, все пропитано кровью.
- Немного бинтов еще осталось, - цедит она. – Перевязывай.
Ганн снимает перчатки и подбирает бинты, которых как раз должно хватить, чтобы перевязать раненое плечо эльфки. По Фарлонг видно, что она очень сильно взвинчена и напряжена, будто бы девица на выданье, и это невероятно смешит.
Он решает не подкалывать ее по этому поводу – челюсть все еще ноет от удара.
Рана, конечно же, чистая, - делает вывод ведьмак, куском бинта стирая кровь, - однако болезненная. Стилет пробил тело чуть ниже ключицы, но каким-то чудом не задел ничего важного.
Перевязывая ее рану, он чувствовал, как Линдетт под его прикосновениями напряглась еще сильнее, - едва не дрожа.
- Успокойся, – говорит он, - Я просто перевязываю твою рану.
Фарлонг очень худая, будто постоянно недоедала и боролась за свою жизнь, - одни кости, мышцы и острые углы. Застарелые, гладкие шрамы и почти не видные следы ожогов на серебристо-серой коже.
- Спасибо, – говорит она вдруг.
- За какие это заслуги, моя госпожа? – ухмыляется Ганн, чуть потуже перетягивая бинт.
- За то, что не убил меня.
Ведьмак пожал плечами.
- Не люблю делать, что мне говорят.
Уголки губ Линдетт дернулись, но не сложились в улыбку. Наверное, она бы была горькой и ностальгичной – кто знает.
Бишоп тоже не любил приказы.
- Честно говоря, я хочу еще пожить немного.
- Все хотят, - пожал плечами Ганн, завязывая узел на бинте и критически осматривая свою работу. – Можешь одеваться.
Пока Линдетт натягивала на себя доспехи, Ганн пытался понять, в какую игру она играет. То пытается убить или хотя бы ранить его, потом сама же перевязывает его раны, а позже и вовсе благодарит?
Что она делает?
Изучает. Интересуется. Хочет контролировать его.
- Пойдем, - говорит Линдетт, перехватывая сабли поудобнее. – У тебя еще остались стрелы, Ганнаев?
- Да, - кивает он.
Фарлонг смотрит на него странно мягко, и одновременно Ганн понял, что все, что она сейчас делает по отношению к нему – ложь, ложь и ложь.
Она идет вперед, открывая следующую дверь.
Бусины жемчужного цвета, вплетенные в ее волосы, сверкнули в призрачном свете светильников ярким бликом.
Сын ведьмы, вздохнув, направился за следопыткой, не особо понимая, зачем же он, черт побери, продолжает следовать за ней.
Мать была права. Он догадывается, но пока не знает этого.
|
Мы Вконтакте
