Deprived of all his thoughts
The young man struggles on and on he's known
A vow unto his own
That never from this day
His will they'll take away…
С раннего утра Лос-Анджелесское небо было затянуто плотными серыми тучами; они неслись с невероятной скоростью и так низко, что казалось: еще мгновение — и они обрушатся на крыши небоскребов Даун-тауна. Едва Саймон переступил порог дома, как хлынул дождь. Он извергался с такой яростью, что капли сливались в струи, которые образовывали бурный сплошной поток, несшийся по мгновенно ставшему черным, словно антрацит, тротуару. Тяжело вздохнув, полицейский открыл зонт, прекрасно понимая, что это не спасет его брюк, с которыми полночи воевала Маргарет, пытаясь отутюжить стрелку. Первой мыслью было: «а не остаться ли дома, ведь еще есть время до вечера?», но Саймон успешно подавил в себе это вполне законное желание и, пытаясь хоть как-то спасти лаковые туфли от губительной влаги, поспешил к паркингу.
По иронии судьбы новенький БМВ, на который они с Маргарет копили два года, был угнан на третий день после покупки, и дорожная полиция только разводила руками, безуспешно пытаясь разыскать серый внедорожник JHU 179 на просторах Соединенных Штатов. Саймон терпеть не мог служебную машину с ее вечными прихотями и спесивым норовом барышни-ипохондрика, но выхода у него не было — проливной дождь смыл все надежды на пешую прогулку по городу.
Мысль посетить маленькую церковь, стоящую на тихой улочке, скорее закоулке, Вестсайда, пришла неожиданно, ведь еще пару мгновений назад он думал о плотном завтраке, непременно с десертом — круассаны с вишней и кофе со сливками — в своем любимом прованском ресторанчике. Саймон пожал плечами, удивляясь своему выбору, и повернул ключ зажигания.
— «He deals the cards to find the answer , the sacred geometry of chance, the hidden law of a probable outcome… The numbers lead a dance…» — голос Стинга, меланхоличный, тихий, неторопливый, всегда успокаивал душу и приводил в порядок чувства.
Коллеги-сверстники посмеивались над музыкальными вкусами Саймона, а он в свои двадцать девять чувствовал себя стариком среди этих парней, вся жизнь которых состояла из службы, футбола и шумных вечеринок. Ну и пусть! Главное, его понимает и принимает таким, какой он есть, жена… Он, Маргарет и их дочка, которая была лишь в долгосрочных планах, но уже носила имя Элис, — вот и вся маленькая Вселенная, в которую ни одному чужаку не было входа… Ни одному чужаку, кроме Кристофера: когда молодой Томпсон осиротел, пожилой полицейский заменил ему отца. Отгоняя грустные мысли, Саймон встряхнул головой, и послушная его воле машина двинулась вперед, рассекая плотную пелену дождя.
После звуков улицы, где сотни автомобильных гудков и голосов людей мешались с шумом южного ливня в жуткую какофонию, тишина церкви святого Марка казалась просто поразительной. Она словно отсекала вошедшего от всего суетного, что составляло жизнь за этими стенами из серого, слегка выцветшего от времени камня. И в погожие дни маленький храм не мог похвастаться изобилием прихожан, а сегодня он и вовсе был пуст.
«Зачем я здесь», — подумал Саймон, невольно ежась от стука собственных шагов, столь дерзко нарушавших это царство безмолвия.
— Карлито, сын мой… — пожилой, в черной сутане, священник возник абсолютно бесшумно, будто это был не человек, а бесплотный призрак-страж, бдительно следящий за всеми, кто преступил порог.
— Отец Антонио, — Саймон поднял руки, и было не понятно то ли он приветствует таким образом служителя церкви, то ли стремится отринуть названное им имя, — Вы же знаете…
— Знаю, сын мой, прости меня… это вечный удел старости — считать, что прошлое все еще с нами» — старик улыбнулся той мягкой и беззащитной улыбкой, какая бывает только у сильно близоруких людей, — У тебя сегодня трудный день, сын мой, может быть, я могу чем-то помочь?
— Расскажите мне о матери, — внезапно попросил Саймон, — Отец никогда не говорил о ней, да и ее фотографий почти не осталось…
— Это долгая история, сын мой, — Отец Антонио помедлил, словно собираясь с мыслями, а потом знаком предложил своему спутнику следовать за собой, — Брак твоих родителей не одобряла семья невесты: ты же знаешь, что итальянские иммигранты предпочитают держаться особняком, каждый чужак вызывает у них подозрение, а твой отец пожелал заполучить руку Бланки…
— Да, святой отец, я это знаю. Я знаю, что из-за этого они были вынуждены уехать из Нью-Йорка сюда, в Лос-Анджелес, но почему после ее смерти отец попытался стереть всякую память о маме?
— Этого я не знаю, — священник пожал плечами, — Ее же даже хоронили не тут, не в Лос-Анджелесе. Это очень странно, потому что Бланка была моей постоянно прихожанкой, твой отец даже не пожелал раскрыть причину ее смерти.
— А расскажите мне о ней, какая она была, что любила…
— Бланка Фьоре… ей очень шло это имя, Саймон. Как белые цветки, что распускаются среди снега, словно первые вестники грядущей весны: такая же тоненькая, робкая, светлая — совсем не похожая на дочь Апеннин. Она очень любила мужа, постоянно молила за него Бога, но еще больше она любила тебя… ей не нравилось английское имя, которое дал тебе отец — Карлито, по ее мнению, звучало куда лучше.
— Отец говорил, что мама похоронена на Родине, что ее тело забрали двоюродные братья…
— Я не знаю, Саймон, — отец Антонио на секунду замешкался, было видно, что ему крайне неприятны воспоминания, пробужденные к жизни молодым полицейским, — меня не пригласили отпевать твою мать. Мне даже не сообщили об её кончине — лишь неделю спустя я узнал об этом от одной из прихожанок, вашей соседки. Как она говорила, действительно, из Нью-Йорка приехали ваши родственники — множество родственников — именно они и забрали тело Бланки…
Священник замолчал, но Саймон догадывался, что сказано было далеко не все. Какая-то обида, удивление читались в глазах пожилого падре… и еще одно неуловимое, тщательно скрываемое чувство, заставлявшее опускаться уголки губ старика — страх.
— Он испуган, чертовски испуган, — догадка пронзила молнией мозг, — прошло уже больше двух десятков лет, а страх все живет в его сердце… Что же произошло тогда, почему отец, никогда не отличавшийся трусостью, а теперь и этот священник, стоящий одной ногой в могиле, так боятся?
— Мы еще поговорим, отец Антонио, — полицейский улыбнулся старику, постаравшись придать голосу побольше тепла, — спасибо, что уделили мне время.
На пороге церкви Саймон обернулся: священник стоял на коленях перед распятием и истово молился. To be continued...
|
Мы Вконтакте
