У нее второй день чудовищно сводило живот от голода. И, кроме того, она кашляла. Этот кашель был таким тяжелым и болезненным, что ей казалось, будто она вот-вот начнет плеваться кровью, и ее маленькие легкие просто разорвутся от усилий.
В такие дни Нишка проклинала свою затею убежать из приюта хельмитов. Другие сейчас наверняка спали в теплых постелях и были одеты. И даже ели хлеб. Белый. Потому что их крепость точно не была на карантине, как Невервинтер, куда она прибежала в поисках лучшей участи.
У девочки-тифлинга – хорошо, если двенадцати лет от роду, - заурчало в животе от этой мысли.
Она уже несколько часов, с самого утра, искала в трущобах хоть какую-нибудь еду. Нишка видела, как Лори ел крыс, но она не рискнула бы даже коснуться этих черных, злобных и кусачих тварей.
А потом - Лори умер день назад. У него начался жар, и он так кричал, что она сидела всю ночь, моля уже не Хелма (все равно этот напыщенный рыцарь никого не слушал), а Тимору, чтобы это кончилось. Крысы были заразны.
С того момента она больше ни разу не думала о богах. Мучения Лори растянулись на многие часы, и она плакала, глядя на разрастающиеся на его лице язвы и нарывы, и понимала, что не даст ему ничего из того, что могло еще остаться не заразным.
Живот болел, ноги были сбиты в кровь сапогами, стащенными с трупа убитой бандитами женщины. Они были ей слишком велики, но это лучше, чем ходить босиком. А еще ей было холодно. Она не могла сидеть у костра, потому что еды там не раздавали, а ей было нужно найти хоть что-то. И съесть сразу же и в одиночестве. Хотя бы черствую корку хлеба, выброшенные картофельные очистки, луковичную кожуру, дохлую птицу, которую можно сварить... что-нибудь.
Многие были бы рады ловить кошек, но их, как она слышала, забрала с улиц стража и паладины, чтобы те стерегли склады от крыс.
«Послушай меня, послушай меня, девочка. Я ведь вылечу тебя, я ведь помогу тебе поесть. Но ты должна кое-что сделать для меня. Ты должна сделать чуть-чуть больше, чем я иногда прошу. Ты должна… избавить нас от кое-кого».
Она порой слышала эти голоса, которые раздавались как будто в ее мозгу, но не принадлежали ей самой. Они были совсем другими, и она не доверяла им, хотя иногда слушала. Когда они просили сделать какую-нибудь мелочь и взамен за это ей действительно везло. Но сейчас ей не нравилось то, что они просили. Они просили убивать.
«Уйди. Я и сама смогу!»
Невервинтер укутала одна из самых страшных зим за все существование Жемчужины Севера. Снежинки, когда-то казавшиеся ей чудом, сейчас обжигали лицо, а ледяной воздух жалил тело, заставляя неметь щеки и руки.
Она кашлянула несколько раз - приступ согнул ее, заставив потереть тощими пальцами плоскую грудь. Сейчас она шла туда, где другие опасались ходить. Гнездо Нищего. Многие говорили, что там была нежить, но она думала, что там должна быть еда. Или хотя бы что-то теплое. Многие бежали оттуда, бросая вещи, а смелых, чтобы что-нибудь там искать, не находилось. А если что - она убежит.
Или умрет от голода и болезни. Холод был хуже Воющей Смерти. Она слышала, что кто-то хотел найти лекарство, но будучи даже маленькой девочкой – не верила этому.
Жизнь успела ее научить, что верить в такие бесплотные вещи и слухи – глупое дело.
Маленькую бродяжку в лохмотьях не замечали. Она укуталась в драное одеяло, чтобы прикрыть рожки на лбу, а хвост спрятала в истрепанные штаны, и пробиралась среди свалок и помоек. Однажды ей пришлось дать деру по скользкой вонючей мостовой, где подмерзшие лужи были полны гнилых отбросов. Она один раз упала и измазалась в них по самые уши.
Но хотя бы она убежала от крыс. Их писк и шуршание за ящиками ни с чем не перепутаешь. Ей рассказывали, что они могли сожрать человека заживо, и в переулках находили дочиста обглоданных детей. Лори говорил, что он сам их видел, эти скелеты.
Она заглядывала в заброшенные дома, опасливо подходя к слепым, мутным окнам. Нишка искала еду, но чаще всего действительно находила щелкающую зубами нежить, от которой бежала, пока не начинало болеть в груди. В других кварталах можно было изредка натолкнуться на бандитов, которые ворошили вещи или насиловали женщин.
Тифлинг вздрогнула от этой мысли. Повидав на улицах столько, сколько она перед этим не видела за всю свою жизнь, она дала себе слово, что никогда не позволит сделать с собой что-то подобное. Воровка, убийца, шпионка или наемница – это намного лучше, чем проститутка, ходящая по рукам женщина или… просто чья-то игрушка.
На улицах лежали мертвые. Она, прячась за углами и грудами мусора, осторожно присматривалась к ним. Мужчину, сжимающего топор, она трогать не стала, несмотря на меховой плащ. На его посиневшем, покрытом инеем, лице, были черные шишки, а на руках - темные, густо блестевшие, глубокие нарывы. Чумной труп.
Она поспешила прочь из этого переулка.
Два тела таких же оборванцев тоже ничего не дали. Сначала ей показалось, что они чумные, и принялась издалека вглядываться в замерзшие, желтовато-лиловые лица, пытаясь определить это, но со сдавленным вскриком отпрянула, поняв, что на месте руки одного из мальчиков не было ничего, и странное темное пятно на мостовой - не что иное, как присохшая к брусчатке кровь.
Удача ей улыбнулась лишь спустя еще пару тел. Она нашла теплую кофту - та была слегка в крови и грязной, но целой, а труп не выглядел чумным и не пах болезнью. Нишка попыталась приподнять окоченевшее тело белокурой человеческой женщины, но оно было тяжелым, как огромный мешок картошки. Она опасалась вытягивать свитер из-под тела, потому что он мог порваться.
Она уже почти справилась, когда услышала в соседнем переулке шаги, звяканье висящих на поясах ножен - и ощутила навязчивый, покалывающий все тело, зуд.
Глаза девочки распахнулись до боли в веках. Паладины!
Они были совсем близко. Где-то за углом ближайшего дома с просевшей крышей. Нишка принялась поспешно озираться в поисках убежища.
Она уже слышала их голоса.
- ...командующий, в этой части квартала вряд ли есть выжившие, - этот голос был высоким. Такой бывал у совсем молодых мужчин.
Она не придумала ничего лучше, чем быстро рвануть кофту с мертвого тела, оставив мертвую женщину лишь в исподней рубахе и юбке, а затем заползти за ряд пустых бочек, забитых отбросами.
Там воняло гнилыми овощами, мерзлой мостовой и грязными тряпками. Ее колено упиралось во что-то слегка влажное, мягкое и скользкое.
В щель между бочками ей было их видно. Эти мужчины в теплых плащах и черной одежде с синими лентами на рукавах, в доспехах и при оружии, казались ей огромными. А еще она их боялась.
Что-то внутри нее хотело при виде них заскулить и забиться в самую темную щель, чтобы ее не заметили.
- Пока рано, - голос этого паладина был низким и мягким, но он все равно пугал ее. На его плечах лежала седая, почти серо-черная, лисья шкура. Мех распушился на морозе. - Люди если и уходят, то дальше. Здесь слишком много нежити.
Она почувствовала, как от холода у нее запершило в горле, словно кто-то пощекотал тонким перышком небо и гортань.
"Нет!"
Нишка попыталась зажать себе рот, но кашель все равно вырвался из нее – громкий и глубокий, будто бы она была тяжело больной старухой, а не маленькой девочкой.
"Нет-нет-нет!!!"
Она съежилась и спрятала голову, чувствуя, как все сильнее колет тело. Она видела, как паладин, говоривший последним, шел к ее убежищу. Она бы не успела убежать, не успела бы даже спрятаться в другое место!
Девочка ударила локтем по стене позади нее. А вдруг обвалится кусок стены, и она сможет спрятаться в эту дыру?
Стена и не думала обваливаться.
Нишка подумала, что они вернут ее в храм, где ее снова будут звать демонским отродьем, посадят в тюрьму за мародерство и воровство - или убьют. Потому что она демон.
Она зажмурилась, чувствуя, как с ее головы сполз импровизированный капюшон, и услышала сначала шелест извлеченного из ножен меча, а затем - как полетели в разные стороны полупустые помойные бочки.
Ей захотелось заплакать от бессилия, когда она почувствовала проникающий сквозь плотно сомкнутые веки свет, и то, что бочки, прикрывающие ее, куда-то делись. Но ее не трогали, не отдавали приказов немедленно схватить, а потому она медленно приподняла голову и с опаской посмотрела на паладинов, поджав ноги и почесывая запястья. Тело зудело так сильно, что ей хотелось убежать.
Она покрепче прижала к груди добытую одежду и заметила, как один из паладинов смерил ее безразличным взглядом. Широкое лицо этого мужчины уже избороздили первые морщины, свидетельствующие о старости, а в когда-то рыжих волосах проглядывали целые реки седины. Его зеленые глаза показались ей ужасно, ужасно надменными.
- Мародеров надлежит бросать в тюрьмы, командующий. Но я думаю, что ее, в виде исключения, мы можем оставить в покое.
«Вот и оставьте меня в покое!»
Тот, который нашел ее и разбросал бочки, с сомнением поглядел на товарища. Он не был похож на старика, а его синие глаза не были противными, но лицо все равно пугало и казалось ей серьезным и жестоким.
- Оберегай беззащитных, протяни руку нуждающимся, и будь справедлив и милосерден к оступившимся. Я думаю, вы это хотели сказать, лорд Рандэлл, - теперь он перевел взгляд на нее, и ей захотелось забиться куда-нибудь под дом. – Выходи, девочка. Ты в безопасности.
Она не шелохнулась, затравленно глядя на него. У них наверняка была еда и что-то теплое, и они даже могли ее вылечить. Но она боялась их и их мечей. В них было что-то такое, что будоражило ее до дрожи в коленках и пикси в животе. А еще был проклятый зуд.
«Злейшие враги, злейшие враги! Они убивали нас, они убивали нас, они будут убивать нас!»
Она снова вспомнила этот голос, который иногда шептал ей что-то, предупреждая об опасности. Он, этот голос, часто приходил к ней, и сейчас почему-то был напуган.
Нишка не успела додумать мысль до конца, потому что паладин больше не стал ее звать – он поднял ее и почти перебросил через плечо, заставив чихнуть от щекотавшего нос меха, взвизгнуть от резко усилившегося зуда, и замереть от страха при мысли, что же с ней теперь сделают.
Девочка сидела в каморке стражи, когда он вышел. Дежурящие солдаты ютились в пустом, очищенном от заразы доме с обвалившейся крышей. Он не думал, что маленькая тифлинг сбежит. Она выглядела там, в трущобах, так, словно сейчас умрет от слабости и страха, и бросать ее было преступлением.
В ее демонической крови он не сомневался – и из-за рыжих, отливавших краснотой глаз почти без зрачков, и из-за едва заметных лаково блестящих рожек, выглядывавших из грязной копны спутанных медных волос. Хвоста он не видел, но подозревал, что тот просто где-то спрятан.
Он вышел из полутемного здания на улицу, где за воротами квартала была свалена баррикада из сломанной мебели и мешков с камнями, песком и мусором. Усталые стражники, грея руки о костры, прохаживались вдоль этой баррикады или сидели у огня, напряженно вглядываясь в мертвые пустые улицы Гнезда Нищего. Там падал снег: мягкий, редкий и зловещий в своем хрупком спокойствии в карантинном городе.
- И что ты будешь делать с ней? А, Касавир? – Корвус, один из шестерых, что пошли с ним в трущобы, посмотрел на него с явным неудовольствием. – Думаешь, что найдешь ее ро…
- Я не знаю, - хмуро оборвал он его.
Он знал, что многие женщины, которых изнасиловал демон или дьявол – или те, которые добровольно позвали в свою постель чудовище в обмен на что-то – просто избавлялись от нежеланного ребенка еще в утробе или отдавали в приюты. Они хотели избавиться от сложностей, клейма развратниц и позора, поэтому немногие тифлинги знали своих родителей. Этот ребенок, выброшенный на улицы, не оказался исключением. Она считала себя просто сиротой и помнила только крепость хельмитов.
Корвус хмыкнул и вытащил свернутые лиственные самокрутки. Прикурил одну от щепки из ближайшего костра.
- А я знаю. Мы должны ее накормить, дать ей зелье и отпустить, не благословляя. Это большее, что мы можем сделать. Она демон. Да и куда ты ее денешь? Всех не спасешь, Касавир. Мы не можем собрать здесь всех сирот Невервинтера, - он бросил ей быстрый взгляд в сторону караульной. – Если она вообще здорова. Объясни, чем ты…
- Командующий, - из здания вышла Мирани, опять оборвав паладина на полуслове. Ее толстая русая коса была перекинута на плечо, лежа на меховом воротнике. Жрица была единственной женщиной на их посту, а потому он поручил ей осмотреть девочку. Ее кашель напоминал ему обычную простуду и признаков чумы он не увидел – чумные так шустро не прячутся – но проверить не мешало. – Она не заражена. Что мы будем с ней делать?
Он посмотрел на Корвуса. Паладин щурился от табачного дыма. Затем на Мирани, чье усталое лицо с лиловыми синяками под глазами сейчас почти не выражало эмоций.
Хороший вопрос.
После обхода он собирался в госпиталь. Мирани сказала, что его искали, и он догадывался, почему.
Тера. Она умирала. Эта женщина заменила ему мать, и последние ее дни превратились в агонию, которую он ничем не мог облегчить. Он проведывал ее, несмотря на то, что госпиталь каждый раз казался ему чем-то, похожим на склеп, откуда можно никогда не вернуться.
Он мало отличался от большинства жителей Невервинтера в эти дни. Плохо спал, мало ел и молился больше обычного о мудрости и выдержке, чтобы не сорваться во всеобщее безумие. То, которое одолевало людей сейчас, было хуже паники. Многие смирились и просто легли умирать, не имея надежды, и видеть это было тяжелее, чем уже мертвых.
Он видел дрожащих, нищенствующих людей, греющих руки о костры из бесполезно дорогой одежды и жарящих на них ничтожные порции еды. Он видел грязных детей, которые кутались в лохмотья и смотрели на него алчно и злобно, словно боялись, что любой, даже воин Тира, способен отобрать у них последний кусок хлеба. Он видел сидевшую на земле возле Лунной Маски девушку, обхватившую худые колени. На ее щеке виднелась язва. Она поначалу посмотрела на него с толикой надежды, но увидела ленту и форму – и ее лицо потускнело.
Он дал ей денег.
Касавир не знал, что делать с той маленькой девочкой. Оставлять ее на посту стражи было нельзя, но и к себе он привести ее не мог – он жил один. Про отца не хотелось и думать.
Госпиталь на городской площади высился унылой черной громадой. Он мог бы не идти, но не посмел.
Он знал, что так получится. С самого начала. Предчувствие того горя, которое предстоит испытать, грызло его с первого дня, когда началась эпидемия – и каждый день, когда он видел Теру, отдавался в его сердце как шорох утекающего в часах песка, отмеряющего слишком короткое оставшееся время.
Тера лежала в палате вместе с остальными людьми, которые кашляли, плюясь кровавой мокротой, кричали, метались и сходили с ума от жара и боли. Некоторые из них просили дать им яд, облегчив тем самым страдания, и медсестры часто исполняли их просьбу без колебаний, называясь в горячечном бреду умиравших их сестрами и дочерями, матерями и возлюбленными. Умирающие часто звали тех, кого любили.
Его звали уже трижды, и каждый раз он молился, чтобы этот раз был последним. Он мог сохранять спокойствие, когда его оскорбляли, он мог не обращать внимания на чье-либо поведение, но куда ты денешь вздрагивающие руки и чудовищную горечь, когда несешь яд своим друзьям и тем, кто стал почти братьями? И каждый раз было почти одно и то же: тупые и необъяснимые, текущие против воли слезы, наспех сделанные надгробия, день, проведенный за рытьем могилы и заупокойной молитвой, мрачные лица оставшихся в живых друзей, которые невесело шутили, кто будет следующим.
Он молился за них, он просил Тира дать им исцеление, и иногда чувствовал, что болезнь отступает – только для того, чтобы вспыхнуть через несколько дней с новой силой. Это было проклятие, которое не могли исцелять даже боги. Ни Тир, ни Хелм, ни Латандер, ни Илматер, ни Тимора, ни Ваукин. Никто.
И в этот раз молитвы тоже ничего не могли сделать – он все дни пытался дозваться Тира. Просил, чтобы он сохранил ее. Почти мать, которая не оставляла его двадцать лет, и подарила шанс быть тем, кем он был сейчас. Он просил, чтобы его миновала ее просьба дать ей яд, хотя знал, что так и будет.
Наверное, он до последнего дня надеялся на чудо. До последней секунды, когда ее грудь под тонким одеялом приподнялась и опала последний раз, означая вечный сон без пробуждения.
Тир не сохранил ее.
Тело Нишки зудело от близости всех этих паладинов. Хуже чувства, что по ней ползали блохи.
Но, по крайней мере – ее накормили, а в низкой полутемной караульной было тепло. Ей казалось, что она в жизни не ела ничего вкуснее того горячего супа с овощами, и куском жесткого черного хлеба, показавшегося почти пряником. Она ела медленно, растягивая удовольствие от густого запаха, от размокающей корочки, от тепла, разливавшегося по телу, и блаженно щурилась. Такая еда была на улицах большой редкостью. От нее даже утих кашель.
А еще та женщина дала ей новую одежду, даже целую и теплую. И перебинтовала ноги. Наплевать, что куртка была форменной, предназначалась для мальчишки, и зрелище девочки-тифлинга в форме тирранки было до крайности нелепым.
Жизнь казалась почти прекрасной. Она даже не думала, что будет делать потом: краем уха слышала, что ее могут отпустить. Большего не нужно.
А знак с куртки она сорвет. Потому что остальные будут смеяться и думать, что она решила поверить в Тира.
Она доела, и уже собиралась уходить, когда вернулся паладин, который принес ее сюда. Ему пришлось слегка пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь. Чуть больше секунды они смотрели друг другу в глаза, и ей показалось, что выглядит он каким-то пришибленным, а не суровым.
- Ты в порядке? – спросил он ее.
Нишка пожала плечами и кашлянула несколько раз. Едва она покончила с обедом - горло по-прежнему запершило, а груди болело.
- Я поела, мне дали одежду. Я согрелась. Можно я пойду?
Почему-то он поморщился от ее слов.
- Никуда ты не пойдешь.
Женщина с толстой косой, которая накормила и одела ее, косо взглянула на паладина.
- Командующий, это не мое дело, но я соглашусь с Корвусом. Демона нужно отпустить и все. Мы сделали, что могли.
Ей не нравилось все это. И все меньше нравился этот их командующий. Уличные порядки подсказывали ей, что если кто-то, как бы безопасно он ни выглядел, пытается куда-то увести кого-то из девочек ее возраста – от него нужно бежать со всех ног, потому что ничем хорошим это не закончится. Даже если это паладин или жрец.
Она встряхнула головой, сердито и настороженно глядя на мужчину. Голос в ее голове появился вновь.
«Теперь ты понимаешь, что лучше бы ты меня послушала, маленькая? Ты же знаешь, что такие, как он, делают с такими, как ты. В храмах почти нет женщин, мое маленькое сладкое дитя».
Она не видела себя со стороны, но ее щеки расцвели пунцовым цветом от одной этой мысли.
- Да! – она попятилась от паладина вбок по лавке, поджав ноги, теперь обутые в мягкие черные сапожки. Ступни по-прежнему болели, - Вы ничем мне не поможете, так что я пойду!
Она бы убежала, но этот паладин встал в дверях, загораживая вход. Вообще-то он явно не делал этого намеренно, но казался ей слишком большим, чтобы проскользнуть мимо него.
В глаза ему она не смотрела, предпочитая изучать собственные носки сапог.
- И через неделю я найду тебя в другом квартале, такой же голодной и полумертвой от болезни, - голос звучал устало.
Нет уж! Она ни за что не попадется! В следующий раз она сделает все, что скажут, даже убьет, лишь бы не попасть в лапы к паладинам!
Он протянул ей руку, и она шарахнулась от нее, как от крысы.
- Пошли. Отведу тебя сейчас к себе, а потом поищем твоих родных.
- У меня нет родных, - ответила она, не глядя на него.
Почему-то вместо страха в ней росла злоба. Ей захотелось накинуться на эту руку, прокусить ее, глотнуть крови – и убежать, пока он кричит от боли. Другие не станут ее ловить. Она отчаянно не хотела идти с ним и поплатилась бы за это чем угодно.
«Так и сделай! Так и сделай! Найди его потом и убей его! Найди его и убей его за все, что он уже сделал, прикрываясь верой!»
«Так помоги мне тогда! Приди ко мне и помоги! Я сделаю, что хочешь, только не отдавай меня ему!»
Когда он подошел на шаг ближе, она так и не поняла, что случилось. Перед ее глазами как будто поднялась алая пелена, похожая на растворяющуюся в воде кровь.
Нишка помнила, как бросилась к протянутой руке и вцепилась в нее зубами, прокусывая и кожу зимних перчаток, и плоть. Помнила солоновато-медный, слаще любой еды, вкус на губах. Помнила, как визжала и вырывалась, когда ее оторвали от крови и перехватили поперек тела. Помнила, как закричала еще сильнее, когда поняла, что голова кружится, и она уплывает в густой черно-красный поток, где не было ничего. Только запах крови, от густоты которого ее затошнило, и черный дым.
«Я помогу тебе. Обязательно».
Она пришла в себя в незнакомом месте. Потолок над головой был из плотно прилаженных друг к другу досок, а ей самой было тепло и мягко. Приятно пахло деревом.
Нишка села на кровати, кутаясь в одеяло. То было теплым и чистым. Хорошим. Она знала, что в бедных домах такого не бывает. Она машинально потерла грудь, чувствуя боль внутри, и подступающий приступ кашля.
Сонливость как рукой сняло, когда она увидела лежащий на кресле у ее кровати плащ с черным меховым воротником и высокие сапоги с пряжками возле двери.
Черт, черт, черт! Неужели тот паладин все-таки притащил ее куда-то?! Например, к себе домой! О ней и не спросит никто, если что-то случится!
Нишка смутно помнила, что укусила его за руку и… почему-то потеряла сознание. Первое ее ни капли не беспокоило, потому что он наверняка заслужил это, а на второе она не знала ответа, поэтому решила думать о более насущных проблемах.
Тифлинг принялась дико озираться, пытаясь найти что-нибудь, хотя бы напоминающее дорогу к выходу из дома. И свою верхнюю одежду. Она знала, что при необходимости убежит и без нее. И без обуви.
С нее, правда, не было снято ничего, кроме куртки и сапог, и это слегка ее успокоило.
«Может, он и правда ничего не хотел?»
«Он обманывает тебя! Путает тебя! У тебя нет друзей среди них!»
В комнате, помимо кровати и кресла, стояли шкаф и письменный стол в углу. Выглядело на удивление аккуратно. Она выбралась из постели и бесшумно подошла к окну напротив.
Это был второй этаж, поэтому она поняла, что вылезти не сможет.
Улицу внизу заносил снег – крупные, большие хлопья, из-за которых все казалось синим и очень холодным. Какая-то женщина тащила сани с телом на них.
Она вздохнула и решила обследовать дом. Все равно делать было нечего.
Может, его все-таки нет, или он спит, и она все же сможет убежать?
Нишка осторожно высунулась из комнаты. Голова у нее почему-то немного кружилась.
Дом выглядел тихим и полупустым из-за такого порядка, какого ей не приходилось видеть почти никогда. Напротив нее виднелась еще одна дверь с тяжелой металлической ручкой, а вниз вела широкая лестница. Снизу тянулся незнакомый щекочущий нос запах, который чем-то напоминал церковные благовония, но казался тяжелее и более пряным.
- Иди сюда! – в уже знакомом низком голосе слышалось недовольство, и звучала фраза резко, как приказ.
Она едва не подпрыгнула от неожиданности и огляделась. Черт! Он все-таки был тут! И как он ее увидел, если она его не видит?!
Ей было страшно, и она злилась. Голос обещал помочь – и где он?! А?! Где?! Когда она идет… когда она идет прямо к нему в лапы!
Нишка бы могла сделать вид, что не слышит этого паладина, но если он уже позвал ее – куда она денется? Не ей тягаться с такой физической силой. Девочка сжалась от злости, страха и мыслей о возможном унижении - и принялась спускаться, растягивая время и отчаянно соображая, что ей теперь делать.
Она несколько раз вдохнула и выдохнула, пытаясь подавить приступ кашля. Он подвел ее в трущобах, но не сейчас.
Когда она оказалась внизу, то не нашла паладина. Из единственной, самую чуточку приоткрытой комнаты, откуда шел запах и теплый желтый свет, послышались шаги и стеклянный звон, будто что-то разбилось.
- Арчи!
Обогнув высокий фикус у подножия лестницы, и бросив быстрый взгляд на входную дверь, она сделала несколько быстрых шагов и бесшумно дернула ручку. Отсутствие обуви и ковер на полу ей только помогали. После мази, которую наложила под бинты жрица, ступни почти не болели.
Дверь в дом была закрыта, и это заставило ее пасть духом. Ключей она не замечала.
«Конечно, будет он их класть у тебя на виду!»
Нишка подкралась ближе к двери, из-под которой лился свет, и, боязливо заглянула в щелочку. Паладин, который увел ее от стражи, хмуро собирал в железный совок груду белых осколков. Кажется, фарфоровых. На шкафу с посудой, вытаращив синие глаза, сидел полосатый серый кот. На столе лежала книга, и стоял чайник с кружкой.
Обломки со звоном отправились в деревянное ведро. Веник и совок – поблизости. Мужчина, воспользовавшись и без того немалым ростом, снял кота со шкафа, держа его под лапы.
Одна из рук была перебинтована у запястья.
- Доволен? Это была единственная ваза в доме, чучело.
Кот отправился на пол, всем своим видом выражая глубокое неудовольствие и достоинство. Нишка продолжала наблюдать за этой сценой, и была уверена, что человеческое ухо не расслышало бы тихое ругательство, которое последовало вслед за этим, когда паладин вернулся за стол.
- Исследователь, мать его.
«Какого черта?!»
Она взъерошила волосы, раздумывая и чувствуя себя глупо. Так он что, кота звал, а не ее?!
Кот тем временем невозмутимо просунул лапу в щель, и открыл дверь достаточно, чтобы Нишка уже не смогла скрыть свое присутствие.
Паладин обернулся к ней, и ей показалось, что он обеспокоен.
- Прости меня. Я тебя разбудил?
Она покачала головой, не зная, как себя вести. Было непохоже, что ее собирались изнасиловать, но тогда она совсем не понимала, зачем она здесь. Никто и никогда не помогает просто так, только в сказках, а у нее не было ничего, чем она могла бы заплатить.
- Нет.
Она забралась на стул напротив паладина, подобрав колени к носу. Кашлянула несколько раз. Тело по-прежнему чесалось, хотя почему-то меньше, чем днем.
- Как тебя зовут? – он поднялся со стула, заставив ее дернуться от неожиданности и расслабиться лишь тогда, когда она поняла, что он всего лишь наливает в кружку кипяток.
- Нишка, - коротко ответила она.
Нишка осматривала стол. Может, не укусить его, а ударить вот этим ножом, который лежит возле той желтой и странно пахнущей штуки? Его и ребенок младше нее украдет. Тифлинг уже протянула к нему руку, когда паладин повернулся назад.
Пришлось сделать вид, что она рассматривает желтую штуковину. Она взяла ее в руку, понюхала. Чихнула. Лизнула. Скривилась.
Фу! Кислая.
- Что это за гадость?
- Это лимон. Его не едят. Его кладут в чай.
Она почесала лоб возле рожек. Похоже, они росли, и поэтому чесались почти так же сильно, как все ее тело днем.
- Вот целиком что ли?
- Нет.
Он отрезал полупрозрачный кружок и бросил в ее кружку. Туда же отправилась ложка меда. Ей показалось, что этот мед уже давно был нетронутым. Берег он его что ли?
- Пей. Это поможет тебе вылечиться.
Какое-то время они молчали. Чай, который он дал ей, был горячим, сладким и чуть-чуть – кислым. Странный вкус, но он ей понравился. Она не думала, что он мог что-то подмешать, потому что сам пил из этого чайника.
Наконец, она рискнула спросить:
- Почему ты меня не отпускаешь, и как тебя зовут?
- Касавир. Не отпускаю - потому что ты ребенок, которому нужна помощь.
Она скривилась.
- Бесплатной помощи не бывает. Что тебе от меня нужно?
Он вновь помрачнел.
- Ничего.
- Так не бывает! Ты что, даже не сделаешь мне ничего за тот укус?
Этот… Касавир покачал головой, а затем пристально посмотрел на нее. Как будто изучал что-то, что в ней было, но она не понимала, что именно. Ей не нравился этот взгляд.
- Нет. Давно ты слышишь их?
- Кого?!
- Ты знаешь, о чем я говорю. О голосе крови. Тебе обещают все в обмен на мелочи. Иногда ты делаешь. Иногда нет.
Она совсем перестала понимать, что бы то ни было. Паладин, которого она считала таким же насильником, как некоторых жрецов, притащил ее к себе домой, чтобы пить чай и разговаривать протот голос?!
- Послушай. Все это очень мило, но отдай мне мои сапоги и куртку, и отпусти меня. Я пойду. Я сама по себе, и мне нечего с тобой делать. Не сдохну.
Нишка злилась. Влипла же! Иногда эта забота бывает еще хуже, чем равнодушие! Вот кто их всех просил?! А?! Она не привыкла к этому, и такого вообще не должно было произойти!
- Я уже сказал, - я тебя не отпущу, - его тон не терпел возражений, заставив ее разозлиться еще сильнее. Ага, будет она его слушать! - Я многое знаю и о твоем народе, и о демонах. О том, что они делают с душами. Они начинают с подростков, взращивая из них прислугу, а заканчивают созданием себе подобных. Ты в опасности большей, чем думаешь. Я никогда не видел, чтобы они пытались захватить ребенка в твоем возрасте. Ты хоть что-то знаешь о своих родителях?
Ей не нравилось все это, и половину его речи она пропустила мимо ушей. Нишка взъерошила волосы.
- Я уже сказала – нет! Я ничего не помню, я не знаю, кто они, я всю жизнь была в приюте! Отстань от меня и отпусти!
Мужчина обреченно вздохнул, и устало потер глаза.
- Хорошо. Я попрошу тебя об одном. Останься хотя бы сегодня – здесь, и если за ночь ничего не случится – я отпущу тебя. Если захочешь есть, или будут нужны лекарства – будешь искать меня возле смотровых постов.
Нишка недовольно наморщила нос. Все это казалось ей просто сказочкой, сочиненной святошами, но, в конце концов – здесь была теплая постель и вдоволь еды, а она действительно болела. Настолько, что наверняка могла умереть на улице в то время, когда ей очень хотелось жить. Роскошью такого шанса не разбрасываются.
- А если случится?
- Если случится, - последовал мрачный ответ, - ты никуда не уйдешь, и позволишь мне позаботиться о тебе.
Она думала недолго. Пока что с ней ничего не случилось, хотя он много раз мог сделать что угодно. И сделал бы, если бы ему было нужно. Она пожала плечами.
- Ничего не случится, так что если ты так хочешь – я отосплюсь и уйду так, что ты и не заметишь.
Нишка уже забралась под одеяло, когда этот паладин зашел в спальню. Она напряглась и была готова к тому, что он пристанет к ней, но он не тронул ее даже пальцем. Только посадил ей под бок кошку и почесал животное за ушами, а затем протянул ложку чего-то резко пахнущего луком.
- Охраняй ее, Селун. А ты – выпей вот это.
Кошка чихнула от резкого запаха, издала странную смесь мурлыканья и мяуканья, а затем свернулась под боком девочки. Нишка покосилась на ложку и отодвинулась подальше от паладина.
- Это еще что?
- Это лук и мед. Моя магия может навредить тебе, поэтому пей.
Лекарство было омерзительным на вкус, но ей знакомым. Она выпила его вполне безропотно, хоть и скривившись от отвращения, а затем прокашлявшись до слез из глаз.
- Спокойной ночи, Нишка.
- Спокойной ночи, Касавир.
Паладин ушел, закрыв за собой дверь. Нишка осторожно протянула руку, чтобы погладить кошку, про себя недоумевая, почему ту назвали в честь богини луны. Пушистое тело было теплым и гладким на ощупь. Кошка урчала, а затем обнюхала ее руку и потерлась о ладонь.
Говоря по правде, она никогда не видела домашних кошек. И никогда не видела, чтобы они были такими ласковыми и ухоженными.
Ей было очень странно засыпать в теплой, действительно мягкой и свежей постели.
Правда, это не помешало ей погрузиться в сон спустя всего пару минут, убаюканной громким кошачьим урчанием и мягким телом под боком.
Весь вечер он думал, что делать с девочкой. Нишка была типичным уличным ребенком – грубовата, настороженна, озлоблена. Маленькая хитрая воровка.
От обычных детей, которых он видел, ее отличало лишь одно – кровь. Мелкие уличные воры на его памяти не кидались на тех, кто пытался им помочь.
Касавир поморщился и потер укушенную руку. Та болела до сих пор. Рана была безопасна, но челюсти у девочки в тот момент стали почти стальными – он подозревал, что если бы она сама не отпустила его руку, потеряв сознание, то прогрызла бы ее до костей.
Здесь было замешано что-то куда более сложное и сильное, чем какие-то остатки крови, способные проявляться у тифлингов, бывших ими всего лишь на четверть. Она была истинной полукровкой, и достаточно сильной.
Демоны и дьяволы часто приманивали подобных детей, но никогда не демонстрировали свою силу в открытом нападении. Он подозревал, что не только ее душа, но и ее кровь оказались нужны кому-то, если ее тело пытались использовать для нападения, наделяя его чужой, не предназначенной для этого силой. Бросить ребенка на произвол судьбы, когда его могли разорвать на части, он не мог.
Он думал, что девочка давно общается с той тварью, которая обещает ей удачу за услуги. Уличный ребенок не смог бы пустить в свой разум чужака так быстро.
Ей требовался присмотр и уход. В этом он был уверен, как был уверен и в том, что сегодня ночью что-то может случиться. Демона будет раздражать его близость, и его долгом было защитить ребенка от посягательств на разум. Он не собирался ложиться спать, прислушиваясь к звукам из комнаты девочки, собственному чутью и кошкам. Те чуяли тьму точно так же, как крыс.
Но что сделать завтра, если девочка останется – он все еще думал. Единственным, что ему оставалось – так это привести Нишку к Офале. Он знал, что за фасадом публичного дома прятались тайны башни Звездных Плащей, и велась война с Тайным Братством Лускана. Офала значила для Невервинтера куда больше простой хозяйки «Лунной Маски», и была опаснее стократ многих архимагов лишь потому, что пряталась в тени. Она была единственной, способной дать ребенку магические обереги и крышу над головой более надежную и скрытную, чем его дом. И он знал, что в месте, с виду похожего средоточие порока, душа и тело девочки могли быть в куда большей сохранности, чем в любом храме.
Его с Офалой связывали странные отношения, которые он не осмелился бы назвать любовью, но и обычную грань дружбы это тоже давно переросло. Он часто ночевал у нее, и знал, что ледяная с виду женщина была привязана к нему сильнее, чем к любому из своих друзей...
|
Мы Вконтакте
